Георгий Почепцов - Революция.com - Основы протестной инженерии

• революции выдвигают и защищают новые наборы виртуальностей;

• эффективная виртуальность должна материализовываться, и наоборот (пример: преступный режим – смерть Гонгадзе);

• виртуальности стремятся присоединяться к более сильным виртуальностям (пример: присоединение к европейскому или российскому проекту в украинских выборах 2004 года);

• виртуальности внедряются на уровне словесных обозначений (примеры: народный президент, преступный режим, бандитская власть).

Это все правила, которые реализуются при активном построении виртуального мира с целью ускоренной смены мира реальности. Кстати, любое планирование должно опираться на предварительное выстраивание виртуальностей. Если сегодня планирование ограничено во времени, то с каждым годом горизонт планирования как людей, так и государства будет изменяться. Игорь Задоринотмечает, что в Кремле в 1996–1999 годах горизонт планирования составлял всего лишь полгода [20]. Сегодня нормой становится планирование на три-четыре года. Понятно, что в этих случаях будет разной и роль виртуальных объектов.

Иной стала роль виртуальности и по причине развития глобализации. Глобализация в любом случае на сегодня продвигает западный «пакет», в котором явно присутствуют следующие типы виртуальностей, задаваемых как норма:

• идеология (в виде рынка и демократии);

• массмедиа и масскультура, создающие потоки правильных и неправильных поведенческих моделей;

• западный вариант легитимизации власти как внутри страны, так и за ее пределами.

Каждая из стран, попадающих в это поле, вольно или невольно начинает перестраиваться под иные стандарты. Причем только страны другой культуры (например, восточные) имеют возможность выстраивания зашиты в виде собственных культурных фильтров.

Если Запад работает с другим горизонтом планирования, то и Россия начинает заниматься соответствующим поиском собственных глобальных проектов, что, кстати, полностью относится к сфере виртуальности. Например, поднимается вопрос об отсутствии у России собственных модернизационных проектов: «Пока сохраняется сырьевой тренд российской экономики, все, что мы им можем предложить, – стать тем местом, по которому будут проходить российские газовые и нефтяные трубы в Западную Европу. Неудивительно, что такая альтернатива в их глазах проигрывает даже нескорой и мучительной интеграции в Европейское сообщество» [21]. Вероятно, не привлечет внимания и «новый советский проект» Сергея Кара-Мурзы, хотя бы по причине того, что он будет прочно ассоциироваться с прошлым, а всем свойственно избирать будущее, а не прошлое [22–26].

Виртуальность создается при помощи новых «машин виртуальностей», куда на сегодня можно отнести Интернет. И в Мексике в случае восстания саппатистов, и в Украине Интернет создал зону вне контроля власти, где удерживалась иная интерпретация действительности.

Рифат Шайхутдиновформулирует очень четкое правило: власть получает тот, кто пользуется новыми механизмами ее осуществления и удержания [27]. В их числе он упоминает и технологии, которые используют народ. Власть, с его точки зрения, сама демонстрирует, что она уже «готова» и «созрела». К числу таких сигналов относятся следующие:

• власть начинает искать преемника, подтверждая худшие опасения народа, понимающего, что демократических выборов не будет;

• власть отказывается от применения силы, то есть отказывается от своей основной функции;

• власть приглашает на выборы международных наблюдателей, демонстрируя готовность принять внешнюю легитимность;

• подчинение СМИ государству;

• усиление недоверия бизнеса к власти;

• политтехнологи выкидывают белый флаг.

Во многом все эти сигналы демонстрируют разрушение виртуального образа власти. Власть пытается попасть в новую позицию, выполнять новые функции, но это ей не удается. Потеряв старые функции, она не восполняет их новыми.

Олег Матвейчевподчеркивает принципиальную необучаемость российской власти: «Власть у нас не понимает, как все это делается технологически, поэтому она выводы может сделать, но реально предотвратить не сможет» [28]. Однако киевская ситуация демонстрирует, с нашей точки зрения, и другое: власть не может увидеть угрозу, исходящую от виртуальных «машин», поскольку обладает монополией на машины материальные. Нереальная с точки зрения властей угроза не может привлечь достаточно сил для ее отражения.