Питер Скотт-Морган - В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть

Мне всегда казалось, что я неплохо считываю других людей, но мой невролог оказался абсолютно непроницаемым. Видимо, это было привычкой врача, которому регулярно приходится сообщать пациентам плохие новости. Он кивнул мне на стул, прошел в угол комнаты, чтобы принести стул Франсису, подождал, пока мы займем свои места, и неожиданно улыбнулся.

– Прежде чем я расскажу вам все о результатах обследования, позвольте заверить: ничего страшного мы не нашли. Можете расслабиться.

Тут я понял, что все это время задерживал дыхание. Я тоже переключился в режим профессионала, а та часть моего эго, которая называет себя Ученым, зафиксировала выброс большой дозы адреналина, из-за которого по телу разливалось онемение. Очевидно, это должно было подготовить меня к принятию Приговора.

– Что ж, это вселяет надежду.

Спокойно. Негромко. Как будто он говорил о своих призовых петуньях, которые в этом году снова достойны награды. Потом на первый план, почувствовав подходящий момент, просочилось мое непобедимое любопытство, вечный мой спутник.

– Так в чем тогда дело?

И мы отправились на экскурсию по моей нервной системе.

– У вас очень симпатичный мозг, – заметил мой невролог с такой гордостью, будто сам приложил к его созданию руку. – Видите… вот, внутри черепа… Ничего тут нет.

Не думаю, что эта цитата хорошо смотрелась бы на обложке любой из моих книг, но он, конечно, имел в виду другое.

И мы двинулись дальше, вниз по моему спинному мозгу: по успокаивающе стандартному темному кругу, обрамленному размытыми очертаниями моих позвонков, напоминавших в таком ракурсе произведения абстрактного искусства. Ничего необычного, кроме не замеченного прежде сколиоза (то есть бокового изгиба позвоночника) средней тяжести. Я наконец узнал, почему у меня одна подвздошная кость всегда была чуть выше, чем другая (этот вопрос меня волновал в подростковом возрасте, но долго оставался без ответа).

Короче говоря, горизонт был чист. Никаких опухолей в мозгу. Никаких опухолей на позвоночнике. Никаких следов рассеянного склероза. Никаких болезней двигательного нейрона. Никаких следов защемления нервов. Все чисто. Исключив всех первоочередных подозреваемых, невролог предположил, что у меня какое-то экзотическое заболевание. Так мы отправились на поиски сокровища, заключавшиеся в проведении все более заумных тестов.

Началось все с рутинного рентгена грудной клетки, но вскоре ему на смену пришел перечень анализов крови, который напоминал меню в дорогом ресторане. Разбираясь с назначениями в анкете, я обнаружил, что на одни только СПИД-ассоциированные инфекции нужно сдать три разные пробы. Вполне логично: аутоиммунные заболевания часто путают с неврологическими.

Когда все результаты оказались отрицательными, мы повысили ставки. Бегло просматривая новый список анализов, медсестра то и дело повторяла: «Ох, надеюсь, у вас ничего из этого нет. Жуткие болезни!» Однако и эти пробы оказались отрицательными, и мы перешли от маловероятного к практически невозможному. И здесь – ничего. Получив результаты генетических тестов (отрицательные), даже невролог растерялся. С трудом скрывая отчаяние, которое я все же разглядел на его лице, он выдал мне финальный список возможных заболеваний. Увидев его, растерялась уже моя новообретенная подруга-медсестра.

– Об этих я даже и не слышала, – пробормотала она, проверяя на компьютере доступность анализов. На два заболевания из моего списка кровь сдать было негде. После нескольких телефонных звонков удалось отыскать какую-то странную лабораторию и заставить ее сотрудников вручную перебирать картотеку в поисках необходимой информации.

– Зато мы, наконец, разберемся, что с вами не так!

Я на это очень надеялся. Все это время я внимательно следил за своим состоянием. Чем бы ни было это «не так», оно с каждой неделей распространялось выше по моей ноге, медленно, но неотвратимо. И, пока диагноз был неясен, способа остановить процесс не было.

Спустя еще две недели пришли результаты анализов.

Каждому человеку от рождения дано право изменить мир.

К этому выводу я пришел к своему шестнадцатому дню рождения, и мне нравилось думать, что добиться перемен можно, только нарушая правила; однако детали этого плана от меня ускользали. Если бы однажды в мае, в торжествующе солнечную среду, в разгар дня я интуитивно не взбунтовался, сегодня меня и на свете бы уже не было.