Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

Анализ материалов больничной паспортизации в 1947 г. показал мне неотложность самой серьёзной борьбы с игнорированием больничной гигиены в клиниках и больницах. Вопрос этот постоянно волновал меня.

Помимо докладов в Научно-методическом бюро санитарной статистики, я сделал доклады о разрыве между требованиями гигиены и фактическим положением дела в больницах в ленинградском отделении Гигиенического общества, а затем на расширенном заседании Учёного совета ГИДУВа. Однако написанная мною статья на эту тему, посланная в редакцию «Врачебного дела», после долгих проволочек была возвращена по цензурным соображениям (с требованием исключить из неё фактические данные о разрыве между требованиями гигиены и положением дел в больницах). Каждый семестр я тщательно готовил и проводил общеинститутские лекции в ГИДУВе (для всех циклов) о значении и содержании гигиены больничного дела. Меня радовали проявления у моих слушателей понимания и интереса к созданию в больницах гигиенической обстановки.

В связи с подготовкой к новому изданию книги об удлинении жизни я вновь с удовольствием перечитывал одну из наиболее умных старых книг о старости — Ревейля. Его глава о нервной системе и органах высшей нервной деятельности очень созвучна экспериментально подтверждённому учению И. П. Павлова о центральной нервной системе, о коре головного мозга как органе выработки условных рефлексов, при посредстве которых устанавливаются временные связи организма с постоянно меняющейся внешней средой, с которой он составляет единство, черпая из неё всё необходимое для существования. Рецепторы, анализаторы, афферентная и эфферентная система — это то, что Ревейль называет системой «соотношения организма с внешней средой, со всем окружающим миром, в котором мы погружены». Меня занимал вопрос, знал ли И. П. Павлов и знают ли его сотрудники книгу и взгляды Ревейля?

В связи с моей сосредоточенностью на вопросах долголетия, у меня живой интерес вызвало в феврале 1947 г. письмо Ольги Авксентьевны Матюшенко (дочери Авксентия Васильевича Корчака-Чепурковского) об исполнении ему 90 лет. Вся его деятельность, как видного участника Пироговских съездов, организатора санитарного бюро в Бессарабской губернии и украинского гигиениста в советский период, протекала у меня на глазах и вызывала всегда большой интерес. Я сделал доклад в Научно-методическом бюро санитарной статистики о Корчаке-Чепурковском и его работах, и Бюро послало приветствие по поводу его 90-летия. Мне было приятно потом узнать, что это приветствие и моё личное дружеское письмо доставили удовольствие уже в то время оторванному от общественной работы юбиляру.

Как о невероятном курьёзе, совпавшем по времени с моим докладом о 90-летии Корчак-Чепурковского, упомяну, что один из слушателей моего доклада рассказал, будто бы в «Кабинете возрастной патологии» при Отделе судебно-медицинской экспертизы Ленгорздрава в то время был подтверждён случай вдвое большего, чем у Корчак-Чепурковского, долголетия, а именно — подтверждён возраст в 175 лет некоего Лемана. Было поразительно, что подобная явная нелепость совершенно пассивно повторяется, не вызывая возмущения. Я попросил из Отдела судебно-медицинской экспертизы подлинное дело и из него сделал извлечение о Михаиле Лемане, просившем удостоверить его возраст в 175 лет на основании пометки в его паспорте о дате его рождения в 1772 году. Эксперт установил, что проситель имеет признаки очень пожилого возраста (облитерацию капилляров, складки и морщины), во всяком случае, более, чем 90 лет, а потому, сделал он вывод: нет оснований отрицать правильность записи о годе его рождения в 1772 г… Я был возмущён этой нелепой, бессмысленной легендой. Познакомившись с Леманом лично, я записал свои впечатления в дневнике:

«Обследуемый — хорошо сохранившийся пожилой мужчина, довольно бодрый и живой. Читает без очков. Слышит хорошо. Прихрамывает на одну ногу. Говорит, что год рождения его 1772. Натурщик Академии Художеств, кустарь (по его словам), рисовал вывески, был электромонтёром. Хорошо, по его словам, помнит 1-е марта 1881 г. Обо всём другом — впечатление позднейшей заученности: Исаакиевский собор, наводнение 1824 г. („Медный всадник“). По физическому состоянию и интеллектуальному функционированию — человек лет 70–75, самое большее — 80. Был в эвакуации, а до апреля 1942 г. пережил всё тяжёлое время блокады и голода в Ленинграде (нужно этот период тщательно обследовать). В 1915 г. получил повестку явиться в воинское присутствие, как ополченец (в 143 года!?). Отец умер от туберкулёза. Помнит смерть матери. Давно умерли братья. Он один, по его словам, задержался в жизни. Просил посодействовать восстановлению у него телефона. Документов у него никаких достоверных нет. В паспорте записи с его слов. У меня не осталось никакого ясного впечатления — откуда и когда у него явилась фантазия стать 175-летним; был ли это индуцированный бред периода старческих причуд? В связи с чем он зародился и укрепился? В какой мере здесь „корыстная целевая установка“ или слабоумие старческой изобретательной фантазии. Женат ли он? — Нет, он не женился, а „записался“ в 1921 г. (когда ему было полтораста лет?) с „молоденькой“ 70-летней женщиной, но ей и теперь что-то тоже вроде 75 лет (это очевидно нужно выяснить и обследовать). О супружеских отношениях: „…с нею — нет, нет, разумеется, об этом не было и речи, только некоторое хозяйственное удобство в жизни“».