Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

31 мая. Утром воздушная тревога. В 11½ часов отправился за хлебом. Опять воздушная тревога. В ожидании её окончания промаялся изрядно времени и потерял возможность попасть во 2-й ЛМИ на кафедру. Третий раз в[оздушная] т[ревога] около 5 часов. Не делаю того, что нужно. Обычное внутреннее самоугрызение. Жизнь без аромата жизни; тускло внутри, буднично, бесцветно, безвкусно, только глухая, придавленная тоска и томление, — будущее не рисуется никак…

23 июня. 4–8 часов. Тягостное и терзающее заседание Учёного совета во 2-м ЛМИ. Превышающий все масштабы грубой некультурности, невежества, отсутствия достоинства доклад директора Мееровича. Подлинное самовлюблённое подхалимство. По-видимому, никогда в жизни человек не слыхал о достоинстве и добросовестности учёного. «Подпольный журнал» — жупел устрашающий, а ведь в действительности и намёка на что-либо похожее не было [327]. Он, Меерович, будет «производить экзамен» каждого заведующего] кафедрой и пр. В тяжёлом, измученном состоянии, из-за воздушной тревоги пешком попал домой только в 11 часов.

28 июня. Начинает в глубине тревожить и томить бессодержательное прозябание. Два дня уже свободны от воздушных тревог, но непрерывный гул орудий.

17 июля. 11½-12½ — в пути к Финляндскому вокзалу а оттуда пешком, через мост, по Сергиевской, Фурштатской, Кирочной. Тротуары и улица завалены разбитыми стёклами и обвалившимися карнизами. Всюду идёт уборка женщинами. Под артобстрелом, мимо сапёрных казарм, пришёл в ГИДУВ. Ужасные разрушения. В моём кабинете осколком снаряда пробита стена. С 1 часа начал лекцию. Цикл весь в сборе. Рамы в аудитории выбиты. После трёх, четырёх сильных разрывов артснарядов — лекция прекращена. С 2 часов до 6 часов — в бомбоубежище. Сырой тёмный подвал. Казалось, не будет конца обстрелу. С облегчением, как только кончился обстрел, поспешил пешком до Финляндского вокзала. На Боткинской сел на трамвай. Пришёл домой на «Полоску». Застал уже вернувшуюся Зиночку и Любовь Карповну. Точно вновь вернулся к жизни.

18 июля. Утром с 6 до 7½ часов — работал в огороде. С 8½ часов утра отправился с Зиночкой на огород в Лечхоз. От Озерковского кольца трамвая шли по берегу 1-го и 2-го озера. Чарующие виды. Станция гидрологическая Арс[ения] Владимировича]. В моём представлении он, её инициатор и устроитель, рисуется в ином, очень выгодном свете. Окучивал в течение 4 часов картофель. Обратно — мимо второго озера. Несметное число купающихся. У меня озеро, его волны пробудили давно неиспытанное желание искупаться, плавать в воде. Домой добрались в 6 часов.

3 августа. При сильном артобстреле Выборгской стороны и Дзержинского района добрался к 12 часам в ГИДУВ. Просил врачей подняться из бомбоубежища в аудиторию. Прочёл до 2-х часов лекцию по водоснабжению (жилищно-коммун[альный] цикл).

11 августа. С 4 до 9 вечера — 2-й ЛМИ. Заседание Учёного совета под председательством разнузданного бурмистра — Мееровича. Как всегда, его тупое самодовольство и самовлюблённость ограниченного приказчика галантерейного магазина невыносимы. Непрерывный артобстрел.

21 августа. Артобстрел. Пешком до Троицкой, до Невского и от Нижегородской до Симбирской.

26 августа. За последние дни не могу преодолеть постоянной (с раннего ещё детства) болезни моей — негативизма — бессилия и неспособности приняться за выполнение того, что является неотложною, обязательною задачей. Под всякими предлогами и без предлогов — отлыниваю, откладываю, принимаюсь за что угодно, только бы не начать того, что обязательно нужно сделать… Так всю жизнь — обязательное дело выполняю только под плетью последней минуты срока… и это подавляет, омрачает настроение.

3 сентября. Отвратительный день — от начала и до конца. Утром Иван Николаевич поймал мальчишку лет 16, укравшего много яблок. Один из надоевшей тройки. Свели в милицию. Длиннейшие протоколы. Только в 10 часов попал в трамвай. Трамвай из-за артобстрела был остановлен. С 11 до 6 часов — в Горздраве. Из-за артобстрела день пропал бесплодно. Около 7, после обстрела, пытался сесть в трамвай, упал на мостовую, расшиб себе оба колена. Вечером — полное бессилие, не мог ничем заниматься.

Всё то же состояние безразличия и разброда сознания. Получил открытку от Шистера.

5 сентября. Сегодня напишу письма, прежде всего — Илику. Ночью я вспомнил это. Вспомнилась замкнутая замыкающая колоннада. Купол над колоннадой и синева бездонного неба среди белесоватой зелени тянущихся к небу ветвей вековых тополей. Горячий, яркий свет июньского солнца. Мы оба на берегу Славянки, на мягком ковре густой травы. Я чувствую в этом родном мне, желанном мною маленьком моём сыне продолжение моего существа, моей жизни. И так непреодолимо желание, чтобы жизнь его была процессом развития, совершенствования того, что наиболее интимно дорого мне во мне. Когда это было? В котором году — теперь не установить даты. Думаю, что в 27 или 29 году, во всяком случае, это был один из самых счастливых моментов моей жизни…