Захарий Френкель - Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути

На путешествие не хватило решимости, остался дома. Автоматически вся программа переносится на следующий день.

23 декабря. Утром, пока темно, работал во дворе и по дому. В 10.30 вышел пешком в город. Пытался разузнать о поездах со станции Ланской. Неизвестно, не то будет поезд, не то нет. Трамвай стоит в пути. Ток появился, но пути занесены и замёрзли. Прошёл от конфетной фабрики по проспекту Маркса пешком до Клинической улицы, оттуда через Литейный мост пешком в ГИДУВ. Всё расстояние: от дома до ГИДУВа составляет 10 км. Назад вышел из ГИДУВа в 16.20, в пути 4 раза сидел на улице по 15 минут, в пути пробыл 3 часа 20 минут. Домой пришёл в 19.40. Первое, что узнал в ГИДУВе — о смерти и похоронах Алекс. Алекс. Ашихмина. Смерть от голода витает кругом, но всё же смерть молодого, выдающегося по организованности, систематичности и подготовке Алекс. Алекс, меня сразила и привела в уныние. От многокилометрового путешествия я смертельно устал. Не думал, что смогу вернуться пешком в тот же день. Но, сообразив трудность ночёвки в холодной и тёмной аудитории, без клозета, без надежды утром что-нибудь съесть, решил идти пешком домой. В обратном пути совсем изнемог. Ночью читал (когда появилось электричество) «Мемуары» Ив[ана] Андр[еевича].

24 декабря. Разбитость после вчерашнего 20-километрового дневного марша (считая в оба конца). Утром с натугой обычная работа: ставни открыл, принёс дрова в кухню и для двух печей и пр. Днём закончил разборку случайных остатков моего личного архива. Жалко уничтожать хотя бы эти жалкие остатки переписки. Просматривая, переживаешь протекшую безвозвратную жизнь. Во второй половине дня заготовил корзину растопок. Весь день, весь вечер и ночь чувство ноющего голода Ощущение безысходности. Не выжить. Картошка и всё другое на исходе. Последние остатки сухарей. Но это так безнадёжно мучительно и деградирующе унизительно — алкать. Заметно стали падать силы. Двигаться трудновато. Ноги слабо держат и худо действуют. Сон потерян. Но голова работает без устали. Планы для работы рождаются, развёртываются, оформляются, мысли занимают и увлекают.

Голод и полная невозможность утолить его ощущается как затягивающаяся на шее петля. Выхода не видно. Кругом — смерти и смерти. Преимущественно мужчин. Несут без гробов, везут на санках, — куда ни пойдёшь. Завтра 25 декабря. Если доживу, будет мне полных 72 года. Просижу дома, идти нет сил, а сообщения никакого. Трамваи замёрзли и замерли. Хотелось бы закончить «Мемуары» Ив. Андр. и 2) написать письма Жене и Марусе, Лидиньке, Лёле, Котику, Круглякову, Екатерине Ильиничне…

25 декабря. В 10 час. пришла Т. Ст. Соболева. Принесла поздравительное послание от сотрудников кафедры с исполнившимися мне 72 годами и весть об увеличении хлебной выдачи на 100 гр. (с 250 по 1-й категории до 350, а для иждивенцев со 125 до 200 гр.). Это известие как объективное подтверждение ослабления или разрыва, либо — прорыва кольца блокады вызвало в доме большую радость. Татьяна Степановна подняла вопрос о разработке темы «Демографические сдвиги в условиях осаждённого города». Я написал в учебную часть записку в обоснование этой темы. Сообщила о возбуждении в Горкоме партии дирекцией вопроса о выдаче мне рыбьего жира и глюкозы. А у меня горький привкус — много внимания и чести, а от активной деятельности — отодвигание; значит — ценят, хорошими словами балуют и жалуют, но в моей работе особой нужды не видят: и без неё, т. е. без моей работы — худа не будет, обойтись можно. Но я хочу условий и возможности работать, действовать, а не бессодержательного и пустого занятия — срезания купонов с нажитого капитала, с признания заслуг. Будет что кушать, и я буду проявлять активную работу и почин, буду преодолевать все трудности для развития, совершенствования, углубления и расширения подготовки настоящих леч[ебно]-сан[итарных] профкадров.

Весь день и вечер прошёл в обстановке улучшающихся бытовых условий: электрический свет и вода — без перерыва весь день. Хорошо протоплены две печи, хлеба съел 350 гр. Во второй половине дня — кофе с замечательным пирогом из отсева из месетки, изготовленным Зиночкой, и мясное — из трупа собаки. Чувство голода заметно ослабело и не мешало обдумывать программы и планы больших будущих работ и внимательно штудировать «Мемуары» Ив[ана] Андр[еевича] Дмитриева. Их не успел закончить и к часу ночи. А кругом атмосфера гиперестезии: слёзы, упрёки, укоры. И жалко, и больно, и полное бессилие помочь. Всё даёт обратные результаты. А параллельно всему животное чувство голода. Всегда, день и ночь, после еды — ещё обострённее, ещё мучительнее, чем до еды. Так остро одно желание, вытесняющее всё красочное, тонкое, сложное сплетение стремлений, чувств, желаний, переживаний высшего порядка, одно алиментарное [310]неукротимое желание — поесть хлеба, целую краюху, целый батон! Всё глохнет, тускнеет, обращается в скудную пустоту по сравнению и под плетью этого «безусловного» голоса организма. Высшая нервная деятельность принижается до уровня её у несчастного нашего пса Норда, так же устремлённого на зов организма к еде, как и я.