В Говалло - Парадоксы иммунологии

Редактор. Но это неизбежности развития любой науки. В конце концов догадка об атомном весе вещества принадлежит Эпикуру, хотя на пути к этому уже был Демокрит. Разница в сто лет нам кажется мелочью, но систематизация химических веществ по их атомным весам и анализ их свойств и вовсе были сделаны через тысячелетия, в 1869 г. Так что же, химия должна была подождать рождения Периодической таблицы Д. И. Менделеева, чтобы стать наукой и приступить к решающим открытиям. Или другой пример, кибернетика — это детище XX в. Однако за 500 лет до ее возникновения Леонардо да Винчи изобрел аппарат, где скорость вращения вертела зависела от интенсивности пламени. Он, тем самым, применил идею обратной связи, которая много позже стала фундаментом новой науки, но ведь все эти годы практическая польза от изобретения была налицо.

Автор. Такие гениальные прозрения были и в медицине, и в истории самой иммунологии. Великий, но не родивший теории эксперимент Дженнера по предупреждению оспы и теорию вакцинации инфекционных заболеваний Пастера тоже отделяет почти столетний рубеж. На заре XX в. Эрлих предсказал существование разных типов лимфоцитов, а мы только сейчас научились их различать в сложных лабораторных реакциях. Но, говоря о том, что у медиков нет общепринятой идеи о предназначении или формах проявления иммунитета, я хотел подчеркнуть не косность специалистов, а необычайно быстрый темп развития этой науки.

Редактор. Но не только иммунология находится в периоде бурного роста. Возьмем генетику. И споры специалистов не мешают хорошо лечить больных людей и ожидать в будущем вклада новейшей теории в практику здравоохранения.

Автор. Вы правы, сравнив развитие генетики с иммунологией. Эти две дисциплины очень близки. Недаром говорят, что наследственность стоит на страже целостности и постоянства биологического вида, а иммунитет сохраняет и защищает индивидуальный организм. Более того, всё чаще мы говорим не об иммунологических, а об иммуногенетических законах. Появилась и новая наука — иммуногенетика. А вот с тем, что касается независимого развития медицинской практики и новейших теоретических построений, я позволю себе не согласиться. Приведу два примера. Онкологи говорят: "Каков смысл иммунологического лечения (иммунотерапии) рака, если больной и так переполнен антигенами опухоли? Если бы иммунитет играл при развитии опухолей из собственных же тканей организма сколько-нибудь существенную роль, то он бы попросту не допустил развития рака". Однако сейчас достаточно убедительно показано, что опухоль возникает вследствие болезней иммунитета, его недостаточности; антигенов опухоли может быть много, но организм дает на них неправильную реакцию. Поэтому и отношение к иммунотерапии (даже если она и не показала пока полностью своего могущества) должно быть более уважительным.

Второй пример: спросите у акушера-гинеколога, и он ответит вам, что иммунитет беременной женщины к своему будущему ребёнку — это опасная реакция, она грозит осложнениями в протекании и исходе беременности. А спросите у иммунолога, он скажет, что опасно именно отсутствие иммунологической реакции матери на антигены плода, а возникающие осложнения — результат недостаточности иммунитета. Отсюда совершенно иное отношение к лечебной тактике, даже к построению исследовательской работы.

Редактор. Но до сих пор, как правило, акушеры блестяще справлялись со своими обязанностями, да и постепенные успехи онкологии в лечении злокачественных опухолей очевидны.

Автор. Это так. Но обе эти дисциплины, особенно вторая, не считают, что все вопросы решены. И решение их во многом связано с магистральными путями развития иммунологии.

Редактор. Но согласитесь, вы сослались на наиболее драматические примеры, в подходе к которым даже у специалистов, изучающих иммунитет, нет полной ясности и единой точки зрения. Так, может, оставить лучше столь ответственную дискуссию уделом иммунологов, а читателям адресовать более очевидные и уточненные знания!

Автор. По этому поводу могут быть различные точки зрения. Живая дискуссия в науке не может быть интересна лишь специалистам. Ортодоксальные истины изложены в учебниках (может быть, от того они и кажутся многим скучными). Беспокойный характер науки, её переходы от одних неудачных попыток к другим — более удачным, от исходных представлений к следующим — это живая биография человеческой мысли. Я рискую показаться вам однобоким, но в рассказе о науке мне наиболее интересна именно смена идей, и чем она неожиданнее и непривычнее, тем интереснее повествование. А, как мы уже говорили, смена идей — это смена парадигмы, устоявшегося мнения. Ведь научные обзоры доступны лишь избранным, а одну из главных задач учёного хотелось бы видеть в стремлении сделать увлекающие его идеи доступными любому мыслящему неспециалисту. Кроме очевидной образовательной ценности, здесь есть и прямой деловой расчёт на то, что перенос понятий и идей из одной отрасли знаний может оказаться весьма плодотворным для другой. Ведь несмотря на внешнее несходство, между разными науками есть и нечто общее, особенно в главных задачах и целевых подходах. Хорошо об этом сказал Альберт Швейцер: "В любой науке имеется несколько общих принципов, вне рамок которых мы не можем искать более общий принцип".