Норман Казинс - Анатомия болезни

Это прежде всего чувство беспомощности, которое само по себе — серьезная болезнь.

Это подсознательный страх, что ты никогда больше не сможешь вернуться к нормальной активной жизни; это стена, разделявшая нас и мир ожиданий и надежд, свободных движений и изящных звуков.

Это стремление не отягощать непосильным грузом беспокойства близких тебе людей, на чьи плечи легла забота о твоем здоровье, еще больше отдаляющая тебя от них.

Это ужас одиночества в страдании и желание, чтобы тебя оставили в покое, — противоречивые чувства, которые раздирают больного.

Это чувство, что болезнь является проявлением твоей неполноценности, — заставляющее больного терять уважение к самому себе.

Это сознание того, что важные решения, касающиеся твоей судьбы, принимаются у тебя за спиной, что тебе говорят не все.

Это смертельный страх перед всякой таинственной аппаратурой, которая может причинить страдания; томительная неизвестность перед болезненными анализами; опасения, что болезнь изменит тебя до неузнаваемости.

Это недовольство чужими и чуждыми тебе людьми в белых халатах (а иногда и масках), подступающими с иглами и ампулами — одни вводят «чудодейственные», как они говорят, препараты, другие, наоборот, выкачивают из вен кровь.

Это отчаяние и отчужденность, когда на каталке тебя везут куда-то по бесконечным белым коридорам — в лабораторию или в операционную, где к тебе подключат неизвестные машины с мигающими лампочками, щелкающими переключателями и крутящимися дисками.

Это постоянная опустошающая тоска — неискоренимая, непроходящая, как нож в сердце, и жажда простого человеческого сострадания и милосердия. Теплая дружелюбная улыбка и сочувственно протянутая рука ценятся куда больше магии современной науки, но она в наши дни доступнее, чем человечность.

Я убежден, что никакие технические чудеса современных клиник, даже самых первоклассных, не способны оказать такого действия, как участие милосердного человека.

Больница — это вереница чужих лиц, безразличный медперсонал, незнакомые врачи. Они приходят и уходят, а ты, прикованный к постели, беспомощный и жалкий, вынужден к этому приспосабливаться.

Я бы задал врачу такие вопросы: внушает ли он пациенту уверенность, что все будет хорошо? пользуется ли доверием? надеется ли на благополучный исход?

* * *

Некоторые врачи в своих письмах спрашивали, повлияли ли на мое решение применять большие дозы аскорбиновой кислоты данные исследований Лайнуса Полинга? Нет. Я использовал аскорбиновую кислоту для лечения в 1964 году, а первая серьезная работа Полинга «Витамин С и простуда» появилась в 1970 году. После ее публикации я написал Л. Полингу о своей болезни. С тех пор мы переписываемся, и я с большим интересом слежу за его исследованиями в этой области.

В некоторых письмах врачи спрашивали, было ли что-нибудь, что подготовило меня психологически к «сотрудничеству» с доктором Хитцигом при лечении коллагеноза. Я могу рассказать о двух случаях.

Когда мне было 10 лет, я попал в туберкулезный санаторий, и там мне поставили неправильный диагноз. В детстве я был настолько тощий и слабый, что врачи предположили: я — жертва какой-то серьезной болезни. Впоследствии было обнаружено, что они по ошибке приняли обычное обезызвествление за туберкулезное затемнение в легких. В те годы рентген еще не был надежным в сложных случаях диагностики. Во всяком случае, я провел в туберкулезном санатории шесть месяцев.

Самое интересное — это то, как пациенты разделялись на две группы: на тех, которые были уверены, что победят болезнь и вернутся к нормальной жизни, и тех, которые обрекли себя на длительную и безнадежную болезнь. Я относился к группе настроенных оптимистически — мы быстро сдружились, активно занимались творчеством, играли и мало общались с ребятами, которые ждали худшего. Когда в санатории появлялись новенькие, мы старались вербовать их в наши ряды, пока за работу не принялась команда нытиков.

На меня произвел сильное впечатление тот факт, что процент мальчиков, которых выписывали с диагнозом «здоров», в группе оптимистов был гораздо выше. Уже тогда, в десятилетнем возрасте, я понял значение психики для противостояния болезни. Надо надеяться на лучшее — вот урок, который я запомнил на всю жизнь, и он потом очень мне пригодился. С этих же пор я стал ценить жизнь.

К семнадцати годам от моей детской слабости не осталось и следа. Я увлекся спортом, и мой организм год от года крепчал. Любовь к спорту осталась у, меня на всю жизнь.