Артур Янов - Первичный крик

Очарование, которое испытывает такой человек, видя свое имя на афише или на печатной странице, есть не что иное, как показатель глубокой депривации индивидуального признания, которой страдают столь многие из нас. Эти достижения, независимо от того, насколько они реальны, суть символический

поиск родительской любви. Ублажение аудитории становится борьбой.

Борьба уберегает ребенка от чувства безысходности. Борьба лежит в основе перегрузок на работе и в учебе, борьба предопределяет рабскую зависимость от хороших оценок, заставляет человека постоянно действовать. Борьба — это проявление невротической надежды быть любимым. Вместо того, чтобы быть самим собой, такой борец превращается в новую версию самого себя. Рано или поздно ребенок приходит к выводу, что эта версия и есть его реальное «я». «Действие» перестает быть произвольным и осознанным; оно становится автоматическим. Это и есть невроз.

Первичные сцены

Первичные сцены бывают двух видов — большие и малые. Большая первичная сцена — это некое потрясшее ребенка событие, изменяющее всю его жизнь. Это момент ледяного, по- истине космического одиночества, осознания непомерной горечи от явления жуткого призрака. Это момент прозрения — ребенок понимает, что его не любят таким, каков он есть, и никогда не полюбят.

Но до большой первичной сцены ребенок уже имеет опыт бесчисленных переживаний — малых первичных сцен — вызванных насмешками, пренебрежением, унижением и принуждением к неким действиям. Со временем наступает день, когда все эти разрозненные кусочки вредоносной мозаики складываются в глазах ребенка в осмысленную картину. Одно из таких событий становится решающим, человек подытоживает весь прошлый опыт: «Они не любят меня таким, какой я есть». Смысл этого осознания катастрофичен. Он отрицает, низводит в ад и погребает. Место смысла занимает борьба за нереальное «я». С этого момента реальный опыт заслоняется фронтом фальши, и ребенок зачастую уже не знает, где именно находится его страдание. Борьба маскирует собой боль.

Некоторые пациенты в состоянии припомнить решающую сцену, являющуюся кульминацией всех предыдущих малых пер–винных сцен. Другим весь процесс представляется медленным, монотонным накоплением мелких травм, незначительных по отдельности, но в сумме приводящих к окончательному расколу сознания. Независимо от того, является ли этот раскол драматичным, происшедшим в результате большой первичной сцены, или он становится результатом накопления малых сцен, неизбежно наступает день, когда личность ребенка становится фальшивой в большей степени, чем реальной.

Расщепление, происходящее в результате большой сцены, знаменует конец ребенка как цельной и связанной с миром человеческой личности.

Большая первичная сцена обычно происходит в возрасте от пяти до семи лет. Именно в этом возрасте ребенок учится абстрагироваться от реального конкретного опыта. Именно в этом возрасте ребенок начинает понимать и осознавать значение отдельных противоречивых и внешне не согласованных между собой событий, которые происходили с ним в прошлом.

Со стороны большая первичная сцена может показаться вполне будничной и не обязательно травмирующей. Не обязательно это авиационная катастрофа или авария на дороге. Нет, большая первичная сцена — это внезапное осознание — стремительный, ужасающий проблеск истины, который вдруг является ребенку во время совершенно обыденного события, ничем не примечательного в других отношениях. Один пациент, например, вспоминает, что когда он в раннем детстве по ночам звал маму, вместо нее всегда приходил отец, которого пациент очень боялся. Проблеск можно было выразить одной фразой: «Она никогда не придет ко мне, когда будет мне нужна». До того момента часто случалось так, что мальчик иногда среди ночи звал мать и просил ее принести ему стакан воды. Но мать никогда не приходила. Всегда вместо матери приходил отец. Однажды ребенка озарило, что мать никогда не придет к нему, когда будет нужна. Он начал разрываться на части, потому что хотеть видеть мать означало увидеть отца, который всякий раз ругал сына за беспокойство; таким образом, желать что‑то означало не получить желаемого. Он перестал звать маму, притворившись, что она больше не нужна ему — и так продолжа

лось до того дня в моем кабинете, когда он с душевной болью громко звал свою ненаглядную «мамочку».

Малые сцены — это просто мелкие события, задевающие реальное «я» — несправедливые упреки, унижение, приводящие к тому, что в один прекрасный день происходит большая сцена и «я» больного, не выдержав напряжения расщепляется.