Артур Янов - Первичный крик

Среда

Сегодня Арт заставил меня лечь на пол. Этот сеанс, как и все следующие, я провел, лежа на полу. Он спросил меня, чем я занимался со вчерашнего дня. Я сказал ему, что вчера очень устал и чувствую усталость до сих пор, и что весь вечер я провел в кровати. С самого первого дня лечения я завел для себя определенный порядок. После сеанса я возвращался домой, обедал, отдыхал около часа, потом писал заметки о сеансе с Артом, размышлял о сеансе, ужинал, записывал результаты размышлений, просто сидел в кресле около часа, ни о чем не думая, а потом ложился спать. Я обнаружил, что сосредоточившись исключительно на терапии, я смогу многое узнать о себе и вспомнить множество полезных переживаний и событий из моего прошлого. Но вчера я был настолько сильно измотан, что записав свои воспоминания о сеансе, не смог ничего больше делать. Я просто рухнул на кровать, как мертвец. В моем мозгу чередой прошли три события, и я рассказал о них Арту.

Первое событие произошло в тот день, когда папа взял Билла, нашего двоюродного брата и меня на бейсбольный матч в

Цинциннати. Мне тогда было около пяти лет. Я был настолько ошеломлен всем увиденным, что голова моя, должно быть, повернулась на все сто восемьдесят градусов. Когда я попал на бейсбольный стадион, мне показалось, что он засверкал как бриллиантовый лазерный луч. После игры папа вывел нас через центральные ворота поля. Когда мы проходили через ворота, я оглянулся, чтобы в последний раз посмотреть на поле. Мне хотелось остаться там на всю ночь — навсегда! Когда я снова повернул голову, то не увидел ни папы, ни Билла, ни кузена. Я страшно испугался, впал в панику и громко заревел. Люди вокруг заволновались, но вскоре появился папа и оба брата, которые и забрали меня. Потом мы сели в автобус, который привез нас на железнодорожный вокзал и в автобусе мне захотелось по–маленькому так сильно, что я не мог терпеть. Я сказал об этом папе. Он сказал, что ничего не может сделать, и что мне придется писать в штаны. Какое облегчение я испытал, когда так и сделал. Но я очень хорошо помню, как мокро и неудобно мне было во влажных колючих коротких штанишках.

Второе событие произошло, когда я учился в начальной школе. Иногда, когда я приходил из школы домой, дверь оказывалась запертой. В ярости я принимался стучать в дверь, плакать и просить маму, чтобы она впустила меня. Потом приходил кто‑то из соседей и говорил, что мамы нет дома. Мне приходилось садиться на ступеньки и ждать ее возвращения.

Третье событие произошло в один воскресный вечер, когда мне было восемь лет. Машины у нас тогда не было. На машине мне приходилось ездить только, когда к нам приезжали бабушка и дед, которые брали нас куда‑нибудь. Однажды вечером в воскресенье я пошел в гости к соседям, которые жили в доме напротив, когда приехали дедушка и бабушка, чтобы отвезти нас на кладбище, а потом покатать по–городу. Папа и мама сказали им, что меня ждать не надо, и они поехали на кладбище, а я кинулся за ними бегом. Я бежал, что было сил и кричал, чтобы они остановились и взяли меня с собой, но все было тщетно — машина свернула за угол, и они уехали.

Арт спросил, почему в моей памяти всплыли именно эти вещи. «Потому, — ответил я, — что это были моменты, когда оставался один, покинутым и брошенным». Он спросил, что я

при этом чувствовал. Я сказал ему, что мне сдавливало грудь и живот. Он заставил меня постараться дышать также, как я дышал вчера, но я был слишком изможден, чтобы это сделать. Я долго лежал неподвижно. Когда я, наконец, зашевелился, он спросил, в чем дело. Я сказал ему, что у меня сильно болит спина, Он сказал, что это не физическая боль. Он приказал мне не двигаться. А просто прочувствовать боль. Я сказал ему, что это похоже на программу: «Не садись на стул в грязной одежде. Сними ботинки. Не трогай это!»

Я долго лежал, чувствуя, как проклятая программа хватает меня за спину. Я сказал: «Знаете, я все же нашел способ не быть покинутым. Этот способ заключается в помощи людям. Делать для них что‑то. Однажды дед обнаружил меня на улице: я стоял, держа в зубах листы бумаги, а двое парней с восьмифутовыми кнутами резали их пополам. Дед заставил меня прекратить это безобразие. Он не мог понять, зачем я это делаю». «Он тревожился за тебя?» — перебил меня Арт. «Да, он действительно волновался за меня», — согласился я. «Скажи ему об этом», — сказал Арт. Я сказал деду о том, как он и в самом деле заботился обо мне, о том, как мне было больно, когда он умер, потому что он был для меня единственным человеком, для которого я что- то значил. Я плакал, слезы лились ручьями, я не плакал так даже когда он умер, а это был самый печальный день в моей жизни.