Игорь Дмитриев - Академия благих надежд

Петр, насколько можно судить по дошедшим до нас документам, финансовую часть лейбницеанского проекта оставил без комментариев (даже если бы имелась возможность организовать в России Академию наук на принципах если не полной самоокупаемости – это уж совсем утопия! – но хотя бы с незначительными затратами, то такая Академия, независимая или слабо зависимая от власти, Петру была не нужна, ибо не вписывалась в его понимание «регулярного государства»).

В свое время, предлагая создать научное общество в Берлине, Лейбниц в переписке с курфюрстиной Софией Шарлоттой утверждал, что такое общество «не должно ничего стоить курфюрсту», поскольку оно должно «составить свой собственный фонд, который будет состоять только из некоторых уступок, сделанных курфюрстом с тем, чтоб ему это не стоило ничего кроме слов, и, следовательно, эти доходы могут быть только случайными». София Шарлотта, которая «чрезвычайно любила ученые прения и при этом удивляла всех ясностью своего суждения, особенно же своим тактом и гуманностью» [65], не без ехидства заметила по поводу идеи своего корреспондента организовать научное общество как доходное коммерческое предприятие: «Можно подумать, что вы хотите творить чудеса, управляя академией, которая ничего не будет стоить курфюрсту, хотя в нашем веке дешевые вещи вовсе не уважаются» [66].

Однако гораздо, на мой взгляд, важнее другое расхождение между немецким философом и русским царем: первый подразумевал под Академией не просто «социетет» ученых-иностранцев, но учреждение с большими полномочиями (см. выше), тогда как Петр создал нечто напоминающее отчасти Парижскую и Берлинскую АН, а отчасти Болонский институт (Accademia delle Scienze dell’Istituto di Bologna), основанный в 1714 году герцогом Луиджи Фердинандо Марсильи (Luigi Ferdinando Marsigli; 1658–1730) [67]и объединявший в себе Академию наук, Академию живописи, скульптуры и архитектуры, музей, библиотеку, обсерваторию, анатомический театр и учебное заведение. Как с сожалением отмечает отечественный историк, учрежденная Академия «была только подражанием Парижской и Берлинской Академиям, „социететом персон, которые для произведения наук друг друга вспомогать имеют“» [68]. Так что проект практически действующей науки, в применении ее «к ремеслам, к мануфактурной деятельности и вообще к улучшению народного благосостояния» [69](того, что ныне называется «экономикой, основанной на знаниях»), так и остался нереализованным.

Вернемся, однако, к проектам Лейбница. Немецкого философа понять можно. Он исходил из того, что Россия в культурном отношении – tabula rasa , а это означало, что считаться с такими факторами, как национальные культурные традиции и т. п., не приходится. Ну какие традиции (адекватные задаче внедрения и распространения наук и художеств) могут быть у варваров? А между тем такое представление о России требует существенных оговорок. Авторы вступительной статьи к первому тому «Летописи Российской Академии наук» напоминают о некоторых реалиях допетровской эпохи: «В стране велось интенсивное городское строительство, совершенствовалось оружие в непрерывных войнах на Западе и на Востоке. Постепенно расширялись торговые и культурные связи с европейскими государствами. Русские дворцы возводились с применением самой совершенной для того времени строительной техники. На медеплавильных и доменных заводах, построенных на реках, работали такие же, как и в других странах, гидросиловые установки. Тульские домны даже превышали немецкие и шведские по высоте и суточному производству чугуна. Со второй половины XVII в. разведкой руд в стране стали заниматься государственные учреждения и экспедиции, посылавшиеся в самые отдаленные районы, вплоть до Крайнего Севера. Совершенствовалось и оружие. Вместо кованых железных орудий появились литые из меди и чугуна. Наряду с кустарным возникло и заводское производство пороха. Все это вело к совершенствованию эмпирических знаний в сочетании с народным опытом, накопленным веками, к постепенному заимствованию и усвоению практических достижений европейской науки» и т. д. Этот перечень можно продолжить, что и сделали авторы цитированного фрагмента, подытожив сказанное укоризной немецкому философу: «Россия к началу царствования Петра I, во всяком случае в отношении использования практических достижений европейской науки, отнюдь не была целиной или „чистой доской“, как самоуверенно утверждал Г. В. Лейбниц» [70].

Тогда возникает естественный вопрос – если с развитием технологий все было так замечательно, то почему Петр начал энергично создавать новые заводы и проводить прочие технологические реформы? Только потому, что был «пылким монархом с разгоряченным воображением» [71]? Или были причины поинтереснее? Авторы приведенного текста как-то стеснительно умолчали про то, что, скажем, Тульские железоделательные заводы были построены голландцами. В 1632 году голландский купец Андреас (Андрей Денисович) Винниус получил от царя Михаила Федоровича жалованную грамоту (концессию) на устройство первого в России доменного «мельнишного завода» на реке Тулице в 12 верстах от Тулы «на 10 лет безоброчно», где изготовлялись ядра и пушки [72]. Вскоре, в 1652 году, также около Тулы голландцем Филимоном Акемой и датчанином Петром Марселисом был выстроен другой завод – для изготовления разного оружия. Причем строители этих заводов выписали из‐за границы литейщиков, молотобойцев, оружейников и других специалистов в количестве до 600 человек. Однако, как сказано в документах того времени, «стволы… мушкетные и карабинные и пистольные и латы и шишаки Андрей Виниюс со товарищи заводили и делали и тех дел делать перестали и мастеровых людей за море отпустили». «А кованых пушек, – писал Марселиус в 1668 году, – зделать не мочно и не прочно и мастеровых таких людей нет» [73].