Константин Богданов - О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и эк­зотизмов

В истории русской культуры конфликтное противопоставление рефлексивных (и вместе с тем социальных и культурных) практик адаптации инокультурных ценностей хрестоматийно и обоснованно иллюстрируется эпохой петровского правления. Экзотизмы проникают в русский язык, конечно, задолго до Петра, но именно Петровская эпоха ознаменовала идеологически поощряемую «доместикацию» инокультурных и иноязычных заимствований. Декларируемая Петром переориентация России на культурный опыт Западной Европы непосредственно выразилась в расширении зоны языкового контакта [62] Кипарсшй В. Проникновение элементов западноевропейской лексики в русский язык XVII–XVIII вв. // Славянские культуры в эпоху формирования и развития славянских наций XVIII–XIX вв. Материалы международной конференции ЮНЕСКО. М., 1978. С. 125. , внедрении в русскую речь много численных неологизмов, в активном использовании синонимии и полисемии [63] Иссерлин Е. М . Из истории русской синонимии // Сборник трудов Московского заочного полиграфического института. 1956. Вып. 4. С. 175–190; Иссерлин Е. М . Лексика русского литературного языка второй половины XVII в. (По материалам переводных и других памятников «среднего стиля»). Л., 1961; Бабаева Е. А. История русской лингвистической мысли в начале XVIII века и языковая практика Петровской эпохи (АКО). М., 1989. . Русская транслитерация французского слова «экзотический» (exotique) войдет в словоупотребление только в середине XIX века [64] В словарях впервые в: Полный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. СПб., 1861. С. 561 («экзотический»). Существительное «экзотика» появилось в русском языке значительно позже прилагательное «экзотический»; так, еще у Даля есть слово «экзотический» («чуже/ино/земный, изъ жарких стран»), но отсутствует «экзотика» ( Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1989. Т. IV С. 253). , но количество слов-экзотизмов, проникающих в русский язык начиная с Петровской эпохи, в лексикографическом отношении выражается в экстенсивных показателях [65] Смирнов Н. А. Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху // Сб. Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук. T. LXXXVIII. № 2. СПб., 1910; Huttl-Worth G . Foreign Words in Russian. A Historical Sketch, 1550–1800. Berkeley; Los Angeles, 1963. См. также: Dietze J. Frequenzworterbuch der russische Schriftsprache des 18. Jahrhunderts. Die Sprache der Wissenschaft und der Publizistik. Hildelsheim et al.: Georg Olms, 1997; Мальцева И. M . Локализмы в Словаре Академии Российской // Словари и словарное дело в России XVIII в. С. 102–117; Вомперский В. П . Словари XVIII века. М., 1986. . История языковых заимствований (в частности, экзотизмов), хлынувших в Россию со времен Петра, имеет при этом непосредственное отношение к истории русской культуры. Объясняя причины и характер языковых заимствований и бытовых новшеств Петровской эпохи, исследователи привычно указывают на практические обстоятельства — расширение сфер специального знания, «открытый» характер внешней политики России начала XVIII века; однако не меньшего внимания в указанном контексте заслуживают и те социально-психологические факторы, которые оправдывали в глазах современников Петра нехарактерное для предшествующей поры отношение к инокультурному импорту. Нелишне заметить, что само соотношение «слов и дел» было в данном случае взаимодополнительным: словарные новшества влекли за собою вневербальные — визуальные, ольфакторные, проксемические — предпочтения, и наоборот [66] Zakharine D. Von Angesichts zu Angesicht. Der Wandel direkter Kommunikation in der ost- und westeuropaischen Neuzeit. Konstanz: UVK Verlagsgesellschaft mbH, 2005. . Ввиду этого лексикографические наблюдения по необходимости требуют своего пояснения в контексте антропологического анализа, сфокусированного на социальных, а в широком смысле — на поведенческих практиках, мотивирующих использование в общественном дискурсе новых слов и новых значений.

Языковые заимствования результируют процесс освоения нового и подражание чужому, соответствуя поведенческим тактикам ориентации и адаптации. На языке психологии описание таких так тик, демонстрирующих «поисковую активность» субъекта или социальной группы, принято связывать с фактором любопытства [67] Ротенберг В. С., Аршавский В. В. Поисковая активность и адаптация. М., 1984. О психо-физических механизмах любопытства см. сборник статей, подытоживающих экспериментальные наблюдения: Curiosity and Exploration/Ed. H. Keller, K. Schneider, В. Henderson. Berlin; Heidelberg et al.: Springer, 1994. . В терминах психофизиологии экспериментально удостоверяемая тяга человека к новому и неизвестному истолковывается как универсальная составляющая, но вместе с тем известно, что стремление человека к «поиску» поведенчески контрастирует с его же стремлением оставаться в пределах безопасной территории, в границах уже сформированного им «я» [68] Houston J. P., Mednick S. A. Creativity and the need for novelty // Journal of Abnormal and Social Psychology. Vol. 66 (1963). P. 137–144. Семиотическая взаимосвязь персональной (само)идентификации и места доказывается и собственно этимологическим анализом древнейших индоевропейских слов, обозначающих личные местоимения. В свое время К. Бругман указывал на несомненную в индоевропейских языках связь, существующую между словами ich — «я» и hier — «здесь»: из индоевропейского корня « gho » через прибавление указательной частицы « ce » или « ke » > « heke » или « hoke » (древнеиталийское « hake », латинское « hic » — здесь ), и из того же корня лат. « ego » — я ( Brugmann К . Die Demonstrativpronomina der indogermanischen Sprachen // Abhandlungen der sachsischen Geschichte der Wissenschaft. 1904. Bd. 22). . Академик И. Павлов писал в этой связи о парадоксальности характеризующего человека с рождения «ориентировочного рефлекса»: освоение своего семиотического пространства требует определения его границ, но тем самым обязывает к реальному или воображаемому представлению о том, что этому пространству противостоит [69] Павлов И. П. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1951. Т. 4. С. 27 и след.; Кочубей Б. И. Об определении понятия ориентировочной реакции у человека // Вопросы психологии. 1979. № 3. С. 35–46. О функции речи в фазе ориентации: Давыдов В. В. Анализ структуры мыслительного акта. Сообщение 1 // Доклады АПН РСФСР. 1960. № 2. . Ясно, что примени тельно к обществу выбор рефлексивно оправданных в этих случаях тактик поведения предопределяется не только индивидуальной психофизиологией конкретных людей, составляющих социальную группу с атрибутируемой к ней культурой, но и идеологией, фиксирующей альтернативу между поведенческими (а значит, и коммуникативными) практиками (само)изоляции, интервенции и взаимодействия [70] Ср.: Lefebvre V. А. The Fundamental Structures of Human Reflexion. New York, 1990. . С точки зрения идеологических аспектов со ответствующего выбора любопытство оказывается понятием, само истолкование которого должно учитывать превратности исторической психологии, демонстрирующей характерную амплитуду оценочной рецепции между панегириком и филиппикой.