Жан Бодрийар - Фатальные стратегии

Сам он прикован к половому различению. Вся драма различия – на стороне мужчины, весь шарм различия – на стороне женщины. Никакое умаление, никакое угнетение женщины никогда не упразднят эту в высшей степени неравную судьбу, которая всегда будет склонять баланс мечты, наваждения, загадки, стратагемы в сторону пола, который предпочитает сам себя, и, таким образом, обозначает восхитительно пустое место, место наслаждения, куда погружается другой.

Миф о Тиресии говорит о том, о чем мы мечтаем больше всего не о сексе, а об обратимости полов, о способности видеть обе стороны пола , как ясновидец или пророк (Тиресий) способен видеть обе стороны времени . Мы мечтаем о состоянии ясновидения, которое является контролем над обратимостью времени, так же как мечтаем о состоянии наслаждения, которое стало бы контролем над обратимостью полов.

Наивысшее наслаждение – это наслаждение метаморфозой.

Странная гордыня толкает нас не только на то, чтобы обладать другим, но и на то, чтобы раскрыть его тайну, не только быть для него чем-то дорогим, но быть для него фатальным. Наслаждение серого кардинала: искусство устранения другого. Это требует целого церемониала.

Сначала вы следуете по улице за людьми наугад, час или два, за всеми по очереди, быстро и неорганизованно, – вас побуждает к этому мысль о том, что жизнь людей – это случайный маршрут, который не имеет смысла, который никуда не ведет и который именно по этой причине завораживает.

Вы двигаетесь переплетением путей других, чтобы отлучиться от самого себя. Вы существуете, лишь идя по их следам, но без их ведома, на самом же деле вы следуете своей собственной дорогой, сами того не зная. Вы совершаете этот путь вовсе не для того, чтобы открыть что-то в другом или узнать, куда он идет, это также не «дрейф» в поисках случайного маршрута: все то, что принадлежит различным современным идеологиям, не особо соблазнительно. В то время как эта затея [entreprise] полностью принадлежит соблазну.

Вас соблазняет быть лишь зеркалом другого, который об этом не знает, совсем как зеркало у Кьеркегора: [109]На боковой стене висит зеркало; девушка о нем не думает, но оно-то о ней думает.

Вас соблазняет быть судьбой другого, его двойником на этом пути, имеющем для него какой-то смысл, но когда он оказывается не один – этот смысл исчезает. Это происходит так, как если бы кто-то, идущий за ним, знает, что он никуда не идет . В каком-то смысле это означает лишить его цели: злой дух незаметно проскальзывает между ним и ей. Это ощущение столь сильно, что люди часто чувствуют, что за ними идут следом; какая-то интуиция подсказывает им, что в их пространство проникло нечто и изменило его кривизну.

Однажды мадам С. [110]решает придать этому «опыту» [expérience] другой размах. Она узнает, что человек, за которым она когда-то случайно следовала и которого она едва знает, отправляется в путешествие в Венецию. Она решает следовать за ним на протяжении всей его поездки. Прибыв в Венецию, она обходит с сотню отелей и наконец узнает, где он остановился. Она снимает комнату прямо напротив отеля, чтобы наблюдать за передвижениями этого человека. У нее есть бинокль и фотоаппарат, поэтому она при каждой возможности фотографирует его, те места, где он бывал, и предметы, к которым он прикасался. Она ничего от него не ждет. Она не хочет узнать его поближе. Он не особо ей нравится. Как раз время Венецианского карнавала. Поскольку он может узнать ее (однажды они разговаривали), из брюнетки она перекрашивается в блондинку. Она делает макияж и переодевается. Но веселье Карнавала ее не волнует, все подчинено слежке. На протяжении двух недель ценой неимоверных усилий ей удается идти по его следу. Расспрашивая людей в магазинах, где он бывает, она узнает о его планах, даже о местах в театре, которые он забронировал.

Она знает даже точное время его возвращения в Париж и, сев в предыдущий поезд, собирается ждать его там, чтобы, когда он выйдет на перрон, сделать последний снимок.

Нет, не последний. Она не сойдет с его следа и завяжет контакты с людьми, которые с ним работают, с писателем, с которым он должен сотрудничать как фотограф. Но все вдруг резко меняется. Дважды или трижды он заметил, что за ним следят, в Венеции случился досадный инцидент, а в Париже вышло еще хуже: он разозлился, шарм пропал, – и она прекратила слежку.

Хотела ли она, по сути, чтобы он убил ее, чтобы, сочтя эту слежку невыносимой (в особенности потому, что она не рассчитывала ни на что, и меньше всего на сексуальную интригу), набросился на нее и совершил над ней насилие, или же, обернувшись к ней, словно Орфей к Эвридике при возвращении из Аида, заставил бы ее внезапно исчезнуть? Хотела ли она просто быть его судьбой или она стремилась, чтобы он стал ее судьбой? В этой игре, как и в любой другой, было свое фундаментальное правило: не должно было произойти ничего такого, что привело бы к контакту или связи между ними. Соблазн возможен лишь такой ценой. Тайна не должна быть раскрыта, в противном случае все превратится в банальную любовную историю.