Максим Кронгауз - Русский язык на грани нервного срыва [litres]

Налицо чрезвычайно интересная ситуация. Имеет место насыщенная смыслами многосторонняя коммуникация, но при этом нет диалога. Можно, конечно, называть это непрямым диалогом, но важно понимать, что каждая его реплика как бы последняя, завершающая разговор.

Уже в процессе написания этой статьи я наткнулся на любопытный текст в Фейсбуке (автор Мика Великовский), где приводятся цитаты из недавних высказываний Путина:

А что, интересно, у Путина с интеллигенцией случилось?

Вот три недавних цитаты:

“Уникальный проходимец. Он даже нашего олигарха Абрамовича надул два или три года назад. Как говорят у нас в кругах просвещенной интеллигенции, ‘кинул’” (04.03.2014).

“Пока все санкции сводятся к тому, чтобы выбрать из моего личного окружения близких мне людей, моих друзей и их, как у нас в кругах интеллигенции говорят, ‘уконтрапупить’ как следует” (23.05.2014).

“А по поводу иностранных инвестиций создавать условия: и иностранным, и нашим давать сигнал, что в России не обманывают – как говорят в кругах интеллигенции, ‘не кидают’” (14.08.2014).

Совершенно очевидно, что ни глагол кидать в соответствующем значении, ни, по-видимому, глагол уконтрапупить (хотя последнее не столь очевидно) не являются четкой речевой приметой “просвещенной интеллигенции”. Путин не может этого не понимать, а значит, используется еще один речевой прием – ирония. Здесь появляется скрытый адресат, который то ли равен, то ли нет выходившим на митинги. Совершенно понятно, что строго определить адресата-мишень невозможно. Однако точно видно, что коммуникация (по-прежнему без прямого диалога) еще продолжается.

Еще одна недавняя и уж совсем непрямая реплика возникла вроде бы по совсем другому поводу. Я имею в виду одну из лучших речей Путина, названную “Обращением Президента Российской Федерации” и произнесенную 18 марта 2014 года в связи с присоединением Крыма. Эта речь – безусловное произведение ораторского искусства, ее следует анализировать и с точки зрения структуры, и стиля, и коммуникативных стратегий, но сейчас речь не об этом. Большая часть речи содержит обращения к разным группам – и их оценки – как вне, так и внутри России, к народам и правительствам.

Уже ближе к концу речи звучит фраза:

Мы явно столкнемся и с внешним противодействием, но мы должны для себя решить, готовы ли мы последовательно отстаивать свои национальные интересы или будем вечно их сдавать, отступать неизвестно куда. Некоторые западные политики уже стращают нас не только санкциями, но и перспективой обострения внутренних проблем. Хотелось бы знать, что они имеют в виду: действия некоей пятой колонны – разного рода “национал-предателей” – или рассчитывают, что смогут ухудшить социально-экономическое положение России и тем самым спровоцировать недовольство людей?

Здесь уже нет даже намека на коммуникацию с несогласными, зато возникают их характеристики: пятая колонна и национал-предатели . В отличие от бандерлогов они не заслуживают даже обращения, и это, безусловно, новый прием, свидетельствующий об ужесточении риторики, а по существу – об окончательном закрытии диалога. Да, пожалуй, и коммуникации тоже.

В строгом (оруэлловском) смысле все эти примеры не относятся к новоязу. Но в новом расширительном значении этого слова оно применимо ко многим перечисленным здесь приемам. Правда, новояз – это язык, инструмент, а мы все больше обсуждаем политический дискурс, создаваемый языком, и даже шире – политическую коммуникацию, но и здесь возникают удивительные параллели с великим романом. Только параллели эти надо искать не на уровне обсуждаемых понятий, а на уровне целеполагания.

Итак, кажется, что мы еще больше расширяем понятие новояза и еще дальше уходим от Оруэлла. Но процитирую роман:

От других языков новояз отличался тем, что словарь его с каждым годом не увеличивался, а уменьшался. Каждое сокращение было успехом, ибо чем меньше выбор слов, тем меньше искушение задуматься [54] Перевод В. Голышева. .

Это, конечно, снова антиутопия. В реальности происходит нечто другое, хотя и сходное по результатам, или точнее – по цели. Сокращается не язык – он-то как раз расширяется, ограничивается не мысль или мышление. Сокращается коммуникация, общение между властью и обществом, ограничивается возможность общественного диалога, обмена мыслями.

Я писал эту книжку не потому, что русский язык находится на грани нервного срыва. Переживаем и нервничаем мы сами, и, наверное, это правильно. Только не надо переходить ту самую грань. Слухи о скорой смерти русского языка сильно преувеличены.