Яков Клоц - Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

И все же, если из понятия «эмиграция» вычесть политическую составляющую, которая препятствует пересечению границ…

И главное, препятствует возвращению обратно. Мне однажды, году в 80-м, приснилось, что я вернулся в Вильнюс, иду по городу, вижу костел Св. Анны, университет, встречаюсь с друзьями, все в полном порядке – но вдруг хватаюсь за карман и обнаруживаю, что мой американский паспорт исчез, то есть я начинаю понимать, что из Вильнюса не выеду. Просыпаюсь в холодном поту. Этот свой сон я рассказал отцу Никиты Кривошеина, эмигранту первой волны. «Типичный эмигрантский сон, – сказал он. – Мне такой сон снился все 20-е годы, но в 30-е как-то перестал». Это своего рода борьба с ностальгией, которая во сне происходит бессознательно.

Если, как вы говорите, из понятия «эмигрантская литература» вычесть политическую составляющую, то, по-видимому, останется все-таки бóльшая отчужденность, бóльшая дистанция, взгляд снаружи. У Бобышева есть фраза о куполе православной церкви: «вселенная снаружи» [524]– это хорошо сказано. Потому что если ты остаешься в своей стране, то отчуждение, может, и будет, но другое. В популярных книгах по математике можно встретить описание двумерных существ, которые движутся только по плоскости. Эмиграция добавляет третье измерение – ты как бы приподнимаешься над этим двумерным миром.

Эмиграция или просто жизнь в другой географии и культуре?

Жизнь в другом, но, так сказать, достаточно отдаленном месте. Потому что если бы я переехал из Литвы в Польшу, то не знаю… Я ведь жил и в Москве, и в Питере. Это была своего рода «предэмиграция», но, конечно, такого сильного ощущения она не давала. Не было чувства, что ты поднялся над двумерным миром в какое-то третье измерение (или четвертое).

Не об этом ли отчасти в свое время спорили славянофилы и западники: полезно или вредно для писателя отрываться в такое другое измерение?

Думаю, что полезно. Но то был спор другого рода – скорее культурософский. Я, конечно, западник. Ни в коем случае не славянофил и не балтофил, за что в Литве меня недолюбливают. Я думаю, что отрываться в другое измерение писателю полезно уже хотя бы потому, что вся история литературы это доказывает: очень крупные вещи написаны именно эмигрантами или хотя бы за границей. Джозеф Конрад, «потерянное» поколение в Париже, Цветаева, Ходасевич, Мицкевич, Норвид, Милош, да кто угодно, хоть Достоевский, хоть Гоголь, хоть Данте. Да и Пушкин очень хотел уехать, но ему не удалось. А интересно было бы посмотреть, что написал бы Пушкин, окажись он хотя бы в Париже. Но и без этого у него много «эмигрантских» и, я бы сказал, даже «туристских» стихов – про Венецию, например [525].

Не буду спрашивать, является ли это вашим советом другим писателям…

Я думаю, у каждого писателя своя, совершенно уникальная жизнь и никаких советов давать нельзя. Но у тех писателей, которые интересны мне, получилось вот так.

Certeau M. de. The Practice of Everyday Life. Tr. Steven Rendall. Berkeley: University of California Press, 1984. P. 91. Здесь и далее перевод мой.

Вайль П. Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе. М.: Астрель, CORPUS, 2012. С. 283.

Панн Л. Аритмия пространства // Новый мир. 2003. № 10. С. 142–151; Панн Л. Формула Бобышева – Бродского. Летние размышления о нью-йоркской теме в русской поэзии // Литературный дневник. Август 2002 (http://www.vavilon.ru/diary/020815.html); Панн Л., Волков С. Мы подкидыша станем качать («гудзонская нота» русской поэзии) // Арион. 2000. № 2. С. 84–93. См. также статью И. Дуардовича «Американская мечта русского поэта», полемизирующую с этим термином (Арион. 2015. № 2. С. 96–109).

Вайль П. Свобода – точка отсчета. С. 272.

Петербург в поэзии русской эмиграции (первая и вторая волна) / Сост. и подг. текста. Р. Тименчика и В. Хазана. СПб.: Академический проект, 2006. С. 46.

Ходасевич В. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1. М.: Согласие, 1997. С. 270–275.

Елагин И. Собрание сочинений: В 2 т. / Сост. Е. Витковский. Т. 1. М.: Согласие, 1998. С. 417.

Лотман Ю. История и типология русской культуры. СПб.: Искусство, 2002. С. 209.

Кандидатом на статус самого «эксцентрического» города США Санна Турома считает Лос-Анджелес, а Нью-Йорк – лишь его конкурентом (Турома С. Семиотика городского пространства Ю. М. Лотмана: опыт переосмысления // НЛО. 2009. № 98. С. 76).

См., впрочем, замечание Льва Лосева: «Достоевский был не совсем прав только, пожалуй, в одном – в том, что Петербург – „самый умышленный город на свете“. В том же восемнадцатом веке, только позднее, был так же, как Петербург – на пустом болоте, в том же неоклассическом стиле, – построен не менее умышленный город – Вашингтон, столица США» (Лосев Л. Солженицын и Бродский как соседи. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2010. С. 27). Все же ни Вашингтон, ни Лос-Анджелес не являются столицами американской литературы (если такое понятие вообще существует в Америке с ее децентрализацией культуры) в том смысле, в каком в русском контексте такой столицей является Петербург, потому и снискавший это определение в «Записках из подполья» Достоевского.