Яков Клоц - Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

А в каких газетах и журналах русской эмиграции вы печатались?

Когда я еще был в Союзе, мои стихи в переводе Бродского напечатал «Континент» [477]. Эта публикация способствовала моей эмиграции, тем более что на обложке мою «морду лица» поместили рядом с портретом Солженицына, после чего властям стало как-то понятнее: либо сажать, либо выкидывать. Позже, уже в эмиграции, я несколько раз печатался в «Синтаксисе». Напечатал там перевод рассказа Мрожека «Страшный суд», какую-то статью, что-то еще. Перевод из Мрожека, правда, сделала моя аспирантка Алина Израилевич (он вышел под ее именем), хотя я его редактировал [478]. Это довольно смешной рассказ о том, как человек умирает и попадает в мир иной, а там (то есть в небесах) – советская власть. Наступает Страшный суд. В голове у этого человека с безумной скоростью проносятся мысли: как повести себя на Страшном суде так, чтобы из советских небес выслали в ад. Ему задают вопросы: «Как вы относитесь к феодализму?» Отвечает: «Очень люблю» («На самом деле, – пишет герой, – я покривил душой: к феодализму я равнодушен»). «А к буржуазной эксплуатации?» – «Двойственно. То есть если она сильная, то приветствую, а если слабая, тоже приветствую, но меньше». И так далее. В итоге он попадает в ад и встречает там Черчилля с Труманом. В аду подбирается хорошая компания, и он совершенно счастлив.

Я очень гордился тем, что был единственным автором, печатавшимся одновременно и в «Континенте» у Максимова, и в «Синтаксисе» у Синявских [479]. Видимо, потому что литовец, а литовцу закон не писан. Но мои симпатии были скорее на стороне «Синтаксиса». А симпатии Бродского – скорее на стороне «Континента». Я ему говорил: «Максимов – он же припадочный». На что Бродский возражал: «У Максимова абсолютно правильная главная мысль: с большевиками нельзя флиртовать, а Синявский флиртует». К Синявскому Бродский относился неважно.

Кроме «Континента» и «Синтаксиса», выходивших в Париже, я печатал статьи в израильском журнале «Двадцать два» [480], предварительно поинтересовавшись у редакторов, печатают ли они гоев. Они ответили: «Гоев – как когда, но изгоев – всегда». Одна моя статься («Евреи и литовцы») вышла в израильской прессе еще до моей эмиграции [481]. Еще я печатался в журнале «Страна и мир», где работал мой друг Эйтан Финкельштейн, член Литовской Хельсинской группы [482]. Это был очень неплохой, но скорее политический журнал, который выходил в Германии. Но мои стихи (кроме переводов Бродского и Горбаневской в «Континенте»), по-моему, нигде в русских изданиях не печатались. Это началось уже потом, после перестройки, когда меня стали больше переводить. Да и то публикации, кажется, были уже не в эмигрантских изданиях, а в России.

Что касается старых изданий, то ни в «Новом журнале», ни в «Гранях», ни в «Посеве» я никогда не печатался. В газете «Новое русское слово» оказался в самом начале своей эмиграции, буквально в первые месяцы. Там шла серия материалов о Бальмонте, и я напечатал статейку о Бальмонте и Литве [483]. Еще я напечатал там перевод «Возвращения проконсула» Херберта – мой единственный поэтический перевод на русский язык (да и то его правил Бродский). Он вышел еще и в «Синтаксисе» [484]. Кстати, «Новое русское слово» заплатило мне тогда, по-моему, 50 долларов.

О каких волнах эмиграции принято говорить в контексте других восточноевропейских культур?

В польском контексте говорят о военной эмиграции, а потом – об эмиграции 68-го года, которая тоже была в основном еврейской. Тогда польские власти дали понять, что евреи в этой стране нежелательны и что им позволяют уехать. Некоторые, такие как Адам Михник, уперлись и остались. Эта волна так и называется: эмиграция 68-го года. В России происходило примерно то же самое и примерно в то же время. Я даже думаю, что третью волну в известном смысле можно отсчитывать от 68-го года.

Чешская эмиграция – тоже 68-й год?

Да, как и у поляков. Кундера, например, оказался в эмиграции [485]. И опять-таки мне кажется, что разумно связывать третью волну эмиграции из Союза с чешскими событиями 68-го года.

Кстати, огромное значение здесь сыграла Шестидневная война, когда в 67-м году Израиль разбил арабские страны. Тогда родилась блестящая шутка: «Чем отличается агрессия от братской помощи? Агрессия – это когда одна маленькая страна нападает на пять больших, а братская помощь – когда пять больших нападают на одну маленькую». Тогда же Бродский сочинил свое знаменитое двустишие: «Над арабской мирной хатой / гордо реет жид пархатый». Потом оно вошло в «Представление», но сначала существовало отдельно.