Яков Клоц - Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

Как вы пришли к преподаванию в университете? Чем еще вам приходилось заниматься после Стоуни-Брук?

Сначала я нашла другую работу в исследовательской лаборатории при Нью-Йоркском центре крови (New York Blood Center), где проработала четыре года. Это был величайший опыт личного роста. Там работало много эмигрантов, особенно чехов, приехавших после 68-го года (одним из директоров центра был чех, который нанимал соотечественников). Но главное, благодаря этой работе я поняла, что такое здоровая американская атмосфера – рабочая этика, все, что считается лучшей частью американской жизни. И, конечно, я очень многому научилась. Там работали очень образованные люди. Это была хорошая школа жизни.

До нашей встречи я и не знал, что вы работали в Центре крови, но сейчас я, кажется, понимаю, что в вашем стихотворении «Тот порыв» образ пульса в артериях, который приобретает ритм порывов ветра с Ист-Ривер, наверное, имеет биографический оттенок.

Да, хотя моя работа там была больше связана с такими невеселыми вещами, как гепатит и тому подобное. У меня есть небольшая книга прозы, которая называется «Laboratorium», где я описываю свой опыт работы в Центре крови [446].

А что было потом?

Потом на одной выставке кто-то представил меня профессору славянских языков Нью-Йоркского университета Зое Юрьевой. Она знала мои стихи, спросила, на что я живу и где работаю, и посоветовала мне поступить в аспирантуру. Я и не думала, что человек в моем возрасте все еще может пойти учиться! Мне было за тридцать, и я считала, что жизнь в общем закончена. Но я все-таки подала документы в аспирантуру, и началась новая жизнь.

Скажите, как сказывается преподавательский опыт на ваших стихах? Насколько он способствует или, наоборот, препятствует, творчеству? Чем как поэт вы обязаны своей работе в университете?

Я всегда считала, что кроме творческой части жизни, у меня должна быть еще и профессия. Давным-давно, при коммунизме, писатели могли жить, будучи только писателями, да? Но в остальном мире нужно было чем-то зарабатывать. Поэтому я сказала бы, что на стихи влияет не столько преподавание, сколько научная деятельность: Древний Рим, Серебряный век и так далее. Это накладывает отпечаток на мое представление о символах, о метафорах. Я больше люблю преподавать прозу, чем поэзию. И язык. Говорят, что преподавать литературу престижнее, чем язык, но ведь литературы не существует без языка. Так что, преподавая язык, я узнаю материал, с которым писатель имеет дело. Конечно, преподавание дает мне и необходимую долю стресса, и элементарный жизненный комфорт.

У вас есть стихи о студентах, о преподавании?

Стихов нет, но есть рассказ, который переведен на русский. Он называется «Между Россией и Германией» [447]. Там я пишу о том, как преподавала польский двум студенткам – немке и американке, специализировавшейся на России. Они пришли ко мне в класс из двух разных культур, и весь рассказ, собственно, о тех проблемах, с которыми они сталкиваются, изучая польский. Смешной и одновременно грустный текст.

Бродский говорил, что о Нью-Йорке невозможно писать стихи, потому что поэт неспособен переварить этот город ритмически. Что вы об этом думаете? Как Нью-Йорке повлиял на вас как на поэта? Добавил ли он новые ритмы?

Тут я не соглашусь с Бродским. Я, по крайней мере, пыталась переварить город – хотя эта «пищеварительная» метафора мне не слишком близка, я сказала бы «обработать», а не «переварить». Я пыталась обрабатывать все подряд: одиночество, отчуждение от величественного города, где человеку бывает очень тревожно, и так далее.

Были разные стадии. Поначалу я описывала свой дом (или «билдинг») в Бруклине. Это формировало меня и давало какую-то долю комфорта, но этот дом не был «моим» – он как бы стоял в чужой воде. Затем я пришла к пониманию, что Нью-Йорк – это и корабль, и бухта, то есть и средство передвижения по жизни, и пункт прибытия. Я пыталась как-то объять то гигантское явление, которым является Нью-Йорк. Даже здесь, в Верхнем Ист-Сайде, если вы посмотрите в окно, то увидите здания, построенные сто лет назад, и рядом с ними – другие, которым всего несколько месяцев. Все это достаточно археологично. Я научилась ценить тот факт, что люди, приехавшие сюда, строят свою жизнь так, как могут. Это можно увидеть в археологических слоях города. Я не разбираюсь в археологии, но ассоциирую ее именно с Нью-Йорком.

В одном стихотворении я написала, что Нью-Йорк – это дом для бездомных (как для тех, кто живет на улице, так и для тех, кто живет в небоскребах). Это и есть мой способ жить в Нью-Йорке – и с Нью-Йорком. И, конечно, любовь: любовь к Нью-Йорку и любовь в Нью-Йорке. Потому что, когда проживаешь разные этапы жизни в том или ином месте, врастаешь в него. Я по крайней мере пытаюсь. Я пытаюсь открыться Нью-Йорку, понять его, восхищаться им.