Владимир Колесов - «Жизнь происходит от слова…»

«Системосозидающая» тенденция проявляет себя под воздействием самых различных факторов, но все такие факторы внешние. При своем возникновении структурализм упрекал младограмматиков (у которых похитил многое) за системосозидающие компендиумы; сам он кончает значительно хуже – составлением схоластических «сумм».

Примером такого системотворчества, но также и априоризма в отношении к материалу и одновременно подведением результатов исследования других систем под уровень современного знания об объекте является установление трех акцентных парадигм в праславянском языке той эпохи, в развитии той реконструируемой языковой общности, когда релевантными были как раз не парадигматические, а скорее синтагматические связи словоформ в тексте. Отсюда проистекает сугубая важность именно классической акцентной теории с ее интересом к интонационно-количественным модификациям просодических признаков в границах синтагм. Давление абстракции «система» через дедуктивный метод в его чистом виде обезоруживает исследователя в каждом конкретном случае и мешает адекватному моделированию объекта. Сам объект предстает как неизменная типологическая сущность, целиком обязанная интуиции исследователя. Развитие исчезает – остается история, т. е. иллюзии современного взгляда на прошлое, которое предстает неизменным и вечным. Ретроспекция порождает сущности.

6. Стремление к универсалиям, которые подаются как истинное знание в последней инстанции, тоже достояние схоластики, хотя и проявляется сегодня на качественно новом уровне. Этот вопрос очень часто обсуждался и не требует долгих рассуждений. Гипостазируя отвлеченные признаки предмета и собирая их по типичным свойствам независимо от конкретной актуализации их и функции, мы получаем сумму безусловно важных сущностных характеристик, и как результат исследования это хорошо. Но когда, исходя из подобных характеристик, мы начинаем конструировать объект независимо от его реального существования, получается нечто похожее на чудищ, описанных средневековыми авторами в «космографиях» и «фисиологах»: с птичьими головами и рыбьими хвостами, однако обязательно с женской грудью. Средневековые схоласты тоже мечтали о реальности в ее сущностной ипостаси, но представляли эту реальность в «типичных» признаках.

Излюбленный пример семантической классификации – цветообозначения в языках мира, прошлых и настоящих. Несмотря на безусловную ясность и определенность референта (реального цвета), результаты исследований поразительно разнообразны. Типология, оказывается, не спасает и при изучении чего-то реально существующего, поскольку во всяком случае каждая классификация действительно является сугубо индивидуальной, т. е., строго говоря, далека от научной.

7. Как и в Средние века, постоянно ощущается несводимость формально-логических схем к предметно-логическим схемам научной деятельности. Они несводимы в общем фокусе метода и потому неизбежно создают искажения в интерпретации познаваемого объекта. Именно в этом психолог видит основное объяснение низкой эффективности науки: «Каким бы изощренным и утонченным ни был логический аппарат, он сам по себе бессилен продвинуть позитивное знание о реальности… Это становится возможным лишь тогда, когда сила логического аппарата реализуется в предметно-категориальном содержании познания» (Ярошевский, 1985, с. 106). О том же прекрасно сказал А.А. Потебня: «Научная деятельность состоит не в доказательстве; доказательство есть проверка того, что сделано. Научный пример отличается от научного доказательства только как часть от целого, как один из моментов разложения, отличается от суммы этих моментов, равной общему положению» (Потебня, 1976, с. 501). Между тем для многих наших современников наука определяется степенью логической обоснованности той или иной концепции. Омертвление живой теории, существующей в вариантах продуктивных гипотез, логическими схемами и непременными цифровыми выкладками, внешне доказательными для причастных к их тайнам лиц, – совершенный бич языкознания. Появились специалисты, занятые обоснованием или опровержением чужих теорий и открытий и претендующие на новизну результатов. Собственную некомпетентность они выдают за недостаточность знания в границах целой науки.

Между тем ясно, что логическая завершенность теории есть ее конец, от избытка информации наступает ее «тепловая смерть». Подобно бабочке, посаженной на иглу в коробке, она утрачивает способность к полету, ее пыльца уже не встретится с солнечным лучом. Проявления педантичной рассудочности в противовес ложно истолкованной интуиции (которую сознательно изгоняют из исследовательских процедур во всех ее проявлениях) заглушают стремление к открытию действительно нового – новых сущностей, прежде всего. Возникает желание и самый объект – язык – подверстать под логические структуры, отсюда столь настойчивые поиски синтаксистов в области логики. Дело доходит до парадоксов. Логические структуры, «снятые» с языковых форм греческого языка (Аристотель) и обновленные в средневековой Европе под латинский, долгое время почитали образцом и при анализе русских синтаксических конструкций, отказывая им в своеобразии и логической точности. Современное желание подверстать их под категории английской речемысли того же происхождения: наводящим логическим принципом всегда остается нечто чуждое русской речи, и результатом подобных исследований становится бастард – на основе русской речи моделируется нерусский язык. Постулат о всеобщности логических структур давно развенчан, однако современный схоластик верит в непреложность образцов, привнесенных извне и оттого, как заставляют нас думать, божественных.