Владимир Колесов - «Жизнь происходит от слова…»

Это устная речь, это то, что мы слышим, а слышим мы что-то около пятой части того, что сказано. Мы отбираем лишь те слова («звукообразы»), которые нам понятны, близки или заинтересовали нас чем-то. Все остальное пропускаем. Мы вынуждены так поступать, поскольку в потоке речи слова текут друг за другом, и всякий образ рождается по принципу метонимии, по смежности, чисто логическим схватыванием соседнего и подверстыванием его под общую схему.

В устной речи возникают ошибки, оговорки, сознательная игра словами. «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не люблю», – сказал Пушкин, и был прав. Ни в чем не проявляется столь достоверно точно характер человека и все особенности его личности, как в устной речи.

Письменная речь в корне иная. Она не связана с дискурсом – письменная речь порождает текст. А латинское слово textus значит «сплетенье», даже «ткань», в конце концов « связное изложение». Это не линейная последовательность рядоположенных слов и мыслей, а двумерное переплетение текстовых формул, лишь совместно порождающих смысл высказывания. Не передача готовой информации важна тут – но зарождение новой мысли, и «речемыслительная» (когнитивная) функция языка выходит здесь на первый план. Это уже не обычная речь, которая звучит везде, но специально обработанная, «литературный язык», как говорят, возвышая до ранга самостоятельного языка эту форму речи. Литературный – по смыслу латинского слова littera , т. е. буква. Литературная речь записана, строится не по образцам, как устная речь, но по правилам, т. е. правильно . Еще мудрец Алкуин при дворе Карла Великого порол розгами всякого школяра, не умевшего различать звук и букву, сегодня же сплошь и рядом слышишь: «эта буква звучит так…» «он произносил букву «р» как-то по-особенному…» Жалостно видеть наших поэтов, которые пишут стихи, не читая их . Попробуйте прочесть вслух строчку из Евтушенко:

Здесь смешались стили, смыслы и звучания – и нужен весьма широкий контекст, чтобы понять, о чем говорит поэт.

Условие письменной речи, при котором она живет, – монолог. Но и тут у нас изменения. На самом деле это скорее диалог творца с самим собой. Основная форма существования – не текучее время, а просторы пространства (листа, текста, «места»), и чем шире пространство, тем глубже третье измерение смысла, стоящего в подтексте . В обобщенном явлении каждого слова, представленного на письме, находится созданный культурой символ, проясняющий понятие . В отличие от речи устной, здесь автор ставит другую задачу: не понять он хочет, но – объяснить и внушить. Перед глазами может и не быть того, о чем пишут (нет непосредственного референта), и потому возникает необходимость в семантическом углублении и в синтаксическом расширении самого слова . Письменный текст мы видим , а видеть мы способны многое (около 90 процентов всякого знания получаем от того, что «видим»); тут каждая запятая на особом учете, все исключительно важно, и школьный учитель следит за тем, чтобы над всяким ё обязательно стояли две точки. Это уже не узус обычной речи, но норма , которая требует правил и существует в образцах.

Но самое главное, что разделяет устную речь и письменную в отношении к родовому их признаку – к языку в целом: устная речь по преимуществу – форма, тогда как письменная нацелена на смысл. Парадоксально, но так. В устной речи за формой мы пытаемся углядеть содержание; в письменной все наоборот – для содержания мы подбираем соответствующую форму.

Этими различиями определяются все особенности передачи устной речи на письме, как они сложились уже в средневековой русской традиции, восходя, в известном смысле, к далеким временам Кирилла и Мефодия. А именно: на письме передаются значимые элементы слова , т. е. непосредственно смысл высказывания, а не означенные его формы . Морфемы в слове, а не конкретные словоформы даны в тексте как представители слова (этот принцип нашей орфографии и называется «морфологическим»). Мы по-разному произносим следующие формы слова «голова»: голова, голову, на голову или производные типа головка , но самую важную по смыслу морфему – корень – всюду пишем и считываем с текста одинаково: голов . Мы «схватываем» мысленно смысл написанного, не обращая внимания на тонкости формы .

В этом одно из расхождений, издавна разделяющих московских и петербургских филологов. Москвичи по преимуществу «формалисты» – «питерцы» идут «от смысла» (содержания высказывания). Поскольку, например, в русском произношении «звук», обозначавшийся старой буквой «ять» (ѕ), сблизился на слуху со «звуком» Е (в словах типа «хлеб», «лес», «сено»), для москвичей оказалось достаточным, чтобы убрать и самую букву «ять» – гордость изобретательской техники Кирилла и Мефодия. Московские лингвисты начала века (Чернышев, Шахматов, Фортунатов) в Орфографической комиссии настояли на устранении этой буквы, что и было декретировано Временным правительством в 1917 году (через несколько месяцев этот указ подтвердило и Советское правительство). Знаменитое в начале XX века восклицание: «Форма исчезла!» – печально сказалось на судьбе буквы «ять». Между тем этот звук не совсем исчез – француз или швед, которые различают в собственной речи «два звука е» – открытый и закрытый, вполне еще «слышат» наши «е» и «ять», свободно их различая. По этой причине петербургские филологи (прежде всего Я. Грот) и составляли списки слов, в которых гимназист обязательно должен различать две символически для зрения важные буквы русского алфавита. Приводят множество примеров неразличения смыслов в классических текстах русской литературы, если не учитывать эти две буквы; так противопоставлялись формы мужского и женского рода в словах типа они и онi , имя и глагол типа селъ и сiлъ .