Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

В результате милый Сергей Александрович расстроился и, когда я перед отъездом преподнес ему свой литературный альбом с просьбой вписать что-нибудь на память, наградил меня следующими горьковатыми строками:

«Альбомное общество напоминает салонное времяпровождение. Наша встреча на гаспринском отдыхе кончается альбомом.

Виновен я: нет во мне того, хорошего, глубокого, что влечет к человеку, и вот наказание, – не нашел доступ к мягкой, доброй душе, к которой потянулся бы… (14 сентября 1922 г.)».

Но мне кажется, что это «виновен» мог бы с еще большим основанием произнести о себе и владелец альбома.

Однажды посетил санаторий комиссар здравоохранения – Н. А. Семашко, приветливый и любезный человек. В его свите находился, между прочим, уже очень постаревший и изменившийся д-р И. А. Богашев, которого я описывал, вспоминая о студенческих годах в Москве. После импровизированного концерта, во время общего ужина со всеми учеными, нарком через кого-то третьего подозвал меня к себе. Я подошел, очень удивленный: ничего общего с Н. А. Семашко у меня как будто не было.

– Мы с вами – старые товарищи, – заявил Николай Александрович, здороваясь со мною.

– Каким образом?!

– Ну, как же, ведь мы вместе с вами учились в Орловской гимназии!

– Вы ошибаетесь, Николай Александрович! Я окончил гимназию в Томске, а в Орле никогда не бывал.

– Не может быть! Как же так!

Оказалось, что нарком смешал меня с орловцем профессором С. Н. Булгаковым, который в то время действительно жил в Крыму, но только не в нашем санатории.

Но где же именно? Да тут же, неподалеку от Гаспры, в Ялте, где он состоял одним из священников при ялтинском соборе. В самое тяжелое для Церкви время политикоэконом и профессор университета Сергей Николаевич Булгаков принял от патриарха Тихона посвящение в священники, и с тех пор жизнь его принадлежала главным образом Церкви и лишь отчасти науке. В Ялте он оказался потому, что из-под Ялты, из Кореиза происходила его жена, рожденная Токмакова. У меня был как-то случай посетить Ялту в субботний день, и вечером я зашел в собор, где шла всенощная. И тут я увидел его, интересного своего однофамильца, чья загадочная личность всегда невольно влекла и привлекала меня. Сергей Николаевич был на этот раз не в профессорском сюртуке, а в священнической ризе с епитрахилью. Он служил вместе с настоятелем собора престарелым протоиереем, еще с одним священником и с дьяконом. Посредине церкви все духовенство, стоя вокруг аналоя с какой-то иконой (не помню, чья память праздновалась), пело «величание»: «Величаем тя, святителе, отче» и т. д. Я, незаметный, со стороны пристально вглядывался в лицо стоявшего сбоку, то есть не занимавшего главного места, о. Сергия: его простое, умное, мужицкое лицо казалось умиленным. Он подтягивал «величанию», видимо, совершенно искренно и с убеждением… Непонятно мне это было!

Потом я повидал отца Сергия на его квартире: был какой-то предлог (кажется, передавал ему какую-то посылочку из Москвы). О. Сергий был вежлив и даже приветлив, но П. А. Сергеенко, рассказывавший однажды о нем, оказался прав: как бы ни был дружественен разговор, между вами и священником-профессором оставалось стекло. Вы видели друг друга, но прикоснуться один к другому не могли.

И был еще третий случай, когда я столкнулся с бывшим пропагандистом Маркса, а ныне служителем церкви у нас в санатории. Не знаю, как и почему это вышло. Кажется, о. Булгаков пришел за какой-то справкой, а я отправился проводить его на обратном пути в Ялту и. незаметно дошел до самого города. Шли мы чуть ли не по ливадийской дорожке, потом свернули на шоссе. Сиял божественной красоты день. Вокруг расстилалась царственная природа, налево вздымались горы, направо голубело бесконечное морское пространство.

О. Сергий был одет в длинную, холщовую белую рясу, в точно такую же, а может быть, и в ту же самую, в какой он изображен был вместе с проф. Ильиным на двойном портрете работы Нестерова. Голова его была непокрыта, и ветер свободно играл длинными темными волосами. Священник шел, задумчиво склонив голову… Фигура его, невольно напоминавшая образ основателя религии галилейских рыбаков (только образ несколько обрусевший), была по-своему прекрасна.

Разговор принял философское направление. О. Сергий, узнав, что я в некоторых отношениях расхожусь с Л. Н. Толстым, очень домогался узнать, в каких именно. Я пробовал объяснять мой отказ от безусловного идеализма и некоторый уклон в сторону материализма, о котором я говорил тогда как о мощном и правдивом голосе природы.