Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Недоразумения продолжались. В 1909 году Толстой опять писал Черткову: «Получил, милый друг, ваше разочаровавшее меня во всех отношениях письмо… Разочаровало и даже неприятно было о моих писаньях до от какого-то года. Провались все эти писанья к дьяволу, только бы не вызывали они недобрых чувств» (23 июня 1909 г.) 39. Вот – подлинный голос Толстого, которого никогда нельзя смешивать с голосом Черткова!

Может быть, говоря о Черткове, уместно поставить здесь вопрос, который часто задают даже люди, совершенно далекие от Ясной Поляны и только понаслышке знающие о борьбе между другом и женою Толстого, именно вопрос о том, за что Толстой любил Черткова? Ответ на этот вопрос не труден: это была любовь учителя к старому, преданному ученику. У Льва Николаевича давно сложился взгляд, что Чертков посвятил ему всю свою жизнь, разделяет его взгляды, тратит свои силы и средства на издание и распространение в России и за границей его философских и публицистических произведений, всегда охотно берется за оказание ему той или иной личной услуги. Все, чем может он, Толстой, отплатить Черткову за его преданность, за его услуги, – хотя бы это было так раздражающее Софью Андреевну разрешение фотографу Черткова англичанину мистеру Тапселю снимать Льва Николаевича несчетное количество раз, – все это ничтожно по сравнению с любовью и преданностью Черткова. По присущей ему исключительной скромности, Лев Николаевич, конечно, не клал на чашку весов того огромного положительного влияния, которое оказывали его ум и личность на мировоззрение и нравственный мир Черткова, не задумывался над вопросом о том, что, собственно, он, Толстой, и сделал Черткова – Чертковым.

Любовь и преданность Черткова выкупали в глазах Толстого и все его личные недостатки, на которые нередко указывали льву Николаевичу его близкие и которые, конечно, он и сам видел.

Личность В. Г. Черткова очень сложна. Ей посвящен мною особый очерк. Сейчас я могу только в коротких словах коснуться характеристики Владимира Григорьевича.

По отношению к С. А. Толстой у В. Г. Черткова постепенно развилось чувство полного охлаждения и последовательной, фанатической, хотя и прикрываемой внешней вежливостью в английском стиле, враждебности. Но обмануть такую, тоже неподатливую, активную и далеко неглупую, а женским своим умом и даже очень умную женщину, как Софья Андреевна, было, конечно, трудно, и она за элегантно склоненным станом и вкрадчивым «Как ваше здоровье?» – отлично чувствовала подлинное отношение Черткова к себе. Дружбы, а тем более искренней дружбы между этими двумя людьми, – между матерью, защищающей свое гнездо, и претенциозным другом великого человека, – быть не могло и не было, что окончательно и проявилось в 1910 году.

«Толстовцы» не принимают марксистского тезиса о том, что бытие определяет сознание. Именно они, как последовательные идеалисты, больше всего настаивают на том, что сознание определяет бытие. А между тем в основе семейной драмы и драмы дружбы Л. Толстого несомненно лежали причины внешнего, материального характера, и те попытки объяснения двойной Толстовской драмы, которые не принимают этого во внимание, не могут пролить на нее настоящего света, не могут сказать нам о ней всю горькую правду. Можно, конечно, говорить о «дурном характере» Софьи Андреевны, о ее несочувствии взглядам своего мужа, о «деспотическом» характере Черткова и т. д., и все это будет близко к правде, но никогда не будет полной правдой. Спор имущественный, спор о «правах» на духовную продукцию Толстого был корнем драмы.

– В жар бросило… не могу дышать! – промолвила Софья Андреевна, узнав от меня 27 июня о возвращении Черткова в Телятинки, и покинула комнату.

– Видите, как это ее взволновало, – заметил Лев Николаевич, обращаясь к пианисту А. Б. Гольденвейзеру, игравшему с ним в шахматы.

Еще бы! «Враг» угрожал непосредственной «осадой» Ясной Поляне и всему, что в ней было для Софьи Андреевны дорогого как в духовном, так и в чисто материальном отношении.

С этого дня, с этого момента потянулись для Л. Н. Толстого четыре месяца неперестающей пытки, забурлили вокруг него страсти, открытое соперничество, взаимные злоба и оклеветывание борющихся людей и партий.

В эти роковые четыре месяца, от 27 июня до 28 октября 1910 года, все, что окружало Л. Н. Толстого, разделилось на две партии. К одной принадлежали Софья Андреевна и четверо ее сыновей (за исключением стоявшего вне борьбы Сергея Львовича), а также отчасти, но именно лишь отчасти, Татьяна Львовна. К другой – В. Г. Чертков, Александра Львовна (с детства не любившая свою мать), жена Черткова Анна Константиновна, сестра ее Ольга Константиновна Толстая, секретарь и наперсник Черткова А. П. Сергеенко, постоянный посетитель Ясной Поляны и сосед-дачник пианист А. Б. Гольденвейзер с женой, а также скромная поджигательница вражды и передатчица всех сплетен о Софье Андреевне, подруга Александры Львовны переписчица Варвара Михайловна Феокритова. Вторая партия была многочисленнее и, пожалуй, сильнее.