Между состояниями мыслимости и существования — пропасть, гетерогенное пространство, невозможность собраться под фигуру «Я». Бог не в состоянии гарантировать непрерывность перехода между этими двумя состояниями, на месте связи с ним — чёрное зияние в небесах, дыхание небытия. Тургенев прославился термином «нигилизм», введённым им через Базарова. Этот термин очень точно отражает суть конституирования фигуры тургеневского юноши: на том месте, где линии аффективности и речи должны пересечься и образовать субъективность, собранную в центр воления, в «Я», рассчитывающее сущее «под себя», мы обнаруживаем трансцендентное зияние, дыхание смерти, абсолютное внешнее собранности визуально-конкретного здесь-бытия. Но Тургенев не ограничивается констатацией этого, он вводит в действие крайне любопытный и сложный аппарат сцепления сил в фигуративно собранное целое. Прежде всего, тургеневский юноша не является для него самодостаточным персонажем на собственной тяге. Его всегда подпирает другой тип персонажа — тургеневская девушка. Собственно, прославился Тургенев прежде всего своими женскими персонажами. Взрывная экспрессивность, решительность «идти до конца», жертвенность, соединённая с почти неземной мечтательностью — всё это создало ряд незабываемых фигур в романах Тургенева. Однако стоит напомнить характеристику, которую дал Асе — одной из самых ярких тургеневских фигур — А. Островский. Он заметил, что у этой девушки — «золотуха, загнанная внутрь». И она, и Елена (жена Инсарова), и Одинцова(предмет любви Базарова) при всей своей экспрессии наделены теми же проблемами, что и тургеневские юноши, — они не в состоянии совладать с собственной аффективностью, не способны присвоить силы экспрессии, для этого им необходим, в качестве протеза-посредника мужчина, в которого они инвестируют свою либидозную энергию. Сама по себе подобная трактовка женщины не является специфической особенностью Тургенева, мы находим такие фигуры у Жорж Санд, оказавшей вообще огромное влияние на русскую литературу середины века. Специфика тургеневской девушки выявляется только на фоне её связей с тургеневским юношей. Трогательная возвышенность тургеневской девушки — эффект от той функции, которую она исполняет в мире тургеневского юноши. Это — функция фигуры смерти. Тургеневская девушка, если она встречает на своём пути активный тип тургеневского юноши, неминуемо вносит в его мир силы смерти. Это только кажется, что Базаров погиб от заражения крови, а Инсаров — от чахотки. Их убили силы, канализированные через любимых женщин. В случае с Инсаровым это дано «в лоб»: он заболел, бегая под дождём по визово-паспортным делам своей жены. В случае с Базаровым, более тонко сделанном автором, связи убраны «внутрь»: мы наблюдаем только «порез» на операции. Но за этим порезом, несомненно, стоит то же неумолимое пришествие сил природы, раздавливающих мужское тело, что и в случае с Рудиным. По сути дела, фигура тургеневской девушки конкретизирует гетерогенность аффектов когитальной идентичности тургеневского юноши. Через неё персонифицируются положительные силы аффективности, безуспешной реактивностью на которые выстраивается фигура тургеневского юноши. Если привлечь классификацию Спинозы, то аффекты тургеневского юноши — результат действий какого-то другого тела, тогда как тургеневской девушке присущи аффекты, имеющие причиной самое себя, не возбуждаемые страдательным образом внешним источником. Однако, что очень важно, смысл этой классификации для Спинозы заключён в обращении аффектов в страсти — нечто, подлежащее контролю со стороны разума в рамках этики. Тогда как у тургеневской девушки обусловленность аффекта «внутренними причинами» (Тургенев всегда показывает, насколько мало тургеневский юноша имеет отношения к возникновении страсти к нему у тургеневской девушки и насколько не соответствует объект страсти ей самой) вовсе не связана с работой когитальной идентичности, не свидетельствует о работе разума. Скорее наоборот: чем более цельно, мощно и энергично проявляет себя страсть, тем сильнее она противостоит всякой попытке целе-рационального рассчитывающего усилия. Можно сказать, что тургеневский юноша и тургеневская девушка образуют сложный сдвоенный психоавтомат, в котором аппарат аффекта исполнен в виде фигуративности т.д., тогда как сила целе-рациональной калькуляции и сознания тождественности Я исполнена фигуративностью тургеневской девушки. Девушка — всего лишь локальная персонификация универсальных круговых сил Природы, не знающих чего-либо вроде жалости и пощады. Природа свершает свой цикл и тем замыкает круг мироздания. «Отцы и дети», один из самых глубоких тургеневских романов, заканчивается именно гимном природному круговороту на фоне могилы Базарова — единству спокойствия «равнодушной» (кавычки Тургенева) природы, примирения и бесконечной жизни. На первый взгляд, может показаться, что речь здесь идёт о христианской «бесконечной жизни» — но весь пафос заключительных страниц говорит скорее как раз о бесконечной жизни природного обновления. «Равнодушие» природы не случайно взято в кавычки — Природа для Тургенева активная позитивная сила, находясь в согласии с круговращением которой, антропологическое измерение достигает хрупкого равновесия по ту сторону аффекта. Можно сказать, что у Тургенева «страсть» в спинозовском смысле аффекта, имеющего причину в самом теле, возможна только для сверхтела Природы, и только при условии совпадения природно-онтологического и психического начал действие перестаёт нести с собой разрушающие силы смерти. Правда, непременным условием «этического поведения» (согласного с Природой в тургеневском её понимании) является полная свобода от всякой проявленности когитального начала. Поэтому в полной мере на позитивной линии совпадения природно-онтологического и психического находятся одни мужики, а из дворян у мужчин те, что лишены ума (как Аркадий), а у женщин те, что лишены чувств (как Одинцова).
Читать дальше
