Ольга Муравьева - Как воспитывали русского дворянина

Дуэль как способ защиты чести несла еще и особую функцию: утверждала некое дворянское равенство, не зависящее от чиновничьей и придворной иерархии. Классический пример такого рода: предложение великого князя Михаила Павловича принести удовлетворение любому из семеновских офицеров, коль скоро они считают, что он задел честь их полка. Будущий декабрист Михаил Лунин выразил тогда готовность стреляться с братом императора. Менее известный, но аналогичный, в сущности, случай, о котором сообщает в своих воспоминаниях П.К. Мартьянов, произошел уже в 1840-х годах.

Один из батальонных командиров морского корпуса, барон А.А. де Ридель, услышал, как один из старших гардемаринов выругался по адресу начальства, не разрешающего заниматься в классе ранее определенного часа. Поскольку это распоряжение исходило именно от Риделя, барон счёл себя оскорбленным и заявил воспитаннику, что наказывать его не станет и жаловаться начальству, не пойдет, но за оскорбление своей чести требует сатисфакции. Воспитанник решительно отрицал, что имел в виду оскорбить лично Риделя, но при этом не преминул поблагодарить командира за честь, которую он оказал ему своим вызовом.

И в том, и в другом случае дуэли не состоялись; поступки и Лунина, и Риделя уже современниками воспринимались как экстравагантные; но тем не менее, самая возможность подобных ситуаций свидетельствует о существовании определенной нормы поведения, с которой люди так или иначе соотносят свои поступки.

Напомним, что дуэль была официально запрещена и уголовно наказуема; согласно известному парадоксу, офицер мог быть изгнанным из полка «за дуэль или за отказ». В первом случае он попадал под суд и нёс наказание, во втором — офицеры полка предлагали ему подать в отставку. Таким образом соблюдение норм дворянской этики приходило в противоречие с государственными установлениями и влекло за собой всякого рода неприятности. Эта закономерность давала о себе знать далеко не только в случае дуэли.

Дворянский ребенок, которому в семье внушались традиционные этические нормы, испытывал потрясение, сталкиваясь с невозможностью следовать им в условиях государственного учебного заведения, где он обычно получал первый опыт самостоятельной жизни.

В повести Гарина-Михайловского отец Тёмы, провожая сына в первый класс гимназии, в очередной раз рассказывает ему про то, как стыдно ябедничать, про святые узы товарищества и верность дружбе. «Тёма слушал знакомые рассказы и чувствовал, что он будет надежным хранителем товарищеской чести.» Испытание ожидало его в первый же день: один из одноклассников нарочно «подставил» Тёму и навлек на него гнев начальства. «Он понял, что сделался жертвой Вахнова, понял, что необходимо объясниться, но на своё несчастье, он вспомнил и наставление отца о товариществе. Ему показалось особенно удобным именно теперь, перед всем классом, заявить, так сказать, себя сразу, и он заговорил взволнованным, но уверенным и убеждённым голосом:

— Я, конечно, никогда не выдам товарищей, но я все-таки могу сказать, что я ни в чём не виноват, потому что меня очень нехорошо обманули и сна…

— Молчать! — заревел благим матом господин в форменном фраке.

— Негодный мальчишка!» В результате этого случая мальчика едва не выгнали из гимназии. Ни доводы его отца, генерала Карташева, о пользе «товарищества», ни горячие мольбы его матери считаться с самолюбием ребенка не произвели впечатления на директора гимназии.

Он безаппеляционно заявил огорченным и взволнованным родителям Тёмы, что их сын должен подчиняться не семейным правилам, а «общим», если хочет «благополучно сделать карьеру».

Нужно сказать, в этом он был совершенно прав. Верность кодексу дворянской чести никак не благоприятствовала успешной карьере ни во времена апофеоза самодержавного бюрократического государства 1830-40-х годов, ни во времена демократических реформ 1860-70-х годов. П.К. Мартьянов вспоминает, как один старый генерал объяснял, что мешает ему принимать участие в деятельности выборных органов власти или коммерческих учреждений: «… мы воспитаны в кадетских правилах — «честь прежде всего». Разве это доступно кулаку? Разве он поймет, что честь есть стимул всей жизни? Ему нужны только деньги, а как их достать — безразлично — только бы достать. Где же тут может быть точка соприкосновения между нами?»

Если «стимулом всей жизни» является честь, совершенно очевидно, что ориентиром в поведении человека становятся не результаты, а принципы. Сын Льва Толстого Сергей утверждал, что девизом его отца была французская поговорка: «Fais се que dois, advienne que роurrа.»[ «Делай что должно, и будь что будет»] «Он всегда считал, что долг выше всего и что в своих поступках не следует руководствоваться предполагаемыми последствиями их.» Как известно, Лев Толстой вкладывал в понятие долга свой, подчас неожиданный для общества смысл. Но самая установка: думать об этическом значении поступка, а не о его практических последствиях — традиционна для дворянского кодекса чести. Воспитание, построенное на таких принципах, кажется совершенно безрассудным: оно не только не вооружает человека качествами, необходимыми для преуспевания, но объявляет эти качества постыдными. Однако многое зависит от того, как понимать жизненный успех. Если в это понятие входит не только внешнее благополучие, но и внутреннее состояние человека — чистая совесть, высокая самооценка и прочее, то дворянское воспитание предстает не таким непрактичным, как кажется. Еще совсем недавно мы имели возможность видеть стариков из дворянских фамилий, чья к жизнь по всем житейским меркам сложилась при советской власти катастрофически неудачно. Между тем, в их поведении не было никаких признаков ни истерики, ни озлобления. Может быть, аристократическая гордость не позволяла им проявлять подобные чувства, а может быть, их и в самом деле поддерживало убеждение, что жили они так, как должно?