Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

За последние десятилетия лингвистика изменилась. Было время, когда она была ближе к «полевым наукам» — таким областям знаний, как геология, антропология и биология, в которых приходится покидать лабораторию и погружаться в суровый мир полевых исследований. Разумеется, многие лингвисты и сейчас продолжают заниматься полевыми исследованиями языков мира. Тем не менее бурный рост лингвистики, начавшийся в 50-х гг. XX в. с приходом в науку Хомского, сильно изменил характерные черты этой дисциплины. Многих языковедов, и меня в том числе, привлекала в Хомском именно элегантность его теории, а не полевые исследования. Леммы и аксиомы, впервые сформулированные им в новаторской работе «Логическая структура лингвистической теории» ( The logical structure of the linguistic theory ), которую Хомский написал, когда ему не было и тридцати, и последующие труды, такие как «Синтаксические структуры» ( Syntactic structures ), «Аспекты теории синтаксиса» ( Aspects of the theory of syntax ), «Лекции об управлении и связывании» ( Lectures on government and Binding ) и «Минималистская программа» ( The minimalist program ), — все это убедило целые поколения лингвистов в том, что теория Хомского наверняка даст заметные результаты. Как и многие, я прочел все эти книги от корки до корки. На базе этих книг я вел курсы, лекции и семинары.

Культура хомскианской лингвистики распространилась еще и потому, что его кафедра в Массачусетском технологическом институте привлекала самых талантливых студентов. Новая культура привела к колоссальным изменениям в методологии лингвистики, а также в ее целях, и это стало еще одной характерной чертой группы Хомского. До Хомского американский лингвист был почти что обязан провести один-два года среди носителей индейского языка и написать его грамматику. В североамериканской лингвистике это было чуть ли не обрядом посвящения. Но, поскольку сам Хомский не занимался полевыми исследованиями и тем не менее, очевидно, обнаружил в языке больше интересного, чем любой полевой исследователь, многие студенты и новые преподаватели, на которых повлияли его утверждения, по понятным причинам решили, что исследование лучше проводить не методом индукции, а методом дедукции — не в деревне, а в научном учреждении — и начинать со стройной теории, заранее определяя, в каком месте она лучше всего подкрепляется фактами.

Вот как я понимаю эти идеи. Индуктивный подход к науке о языке означает, что каждому языку дается возможность «говорить самому за себя». Это возможно при помощи каталогизации наблюдений о языке, выполненных во время полевых исследований, с последующей интерпретацией того, что собой представляют элементы этого языка (слова, словосочетания, предложения, тексты — ученый может использовать и другие термины, в зависимости от практической пользы при описании и обсуждении конкретного языка) и как они соединяются вместе (например, как говорящие порождают предложения или абзацы или что-то подобное, как они создают диалоги, повествования и прочие формы социолингвистического взаимодействия).

Что же касается дедуктивного подхода, то он начинается с теорий — ящиков с заранее наклеенными ярлыками — и приспосабливает к ним аспекты языка. Можно создавать и новые ящики, но это не приветствуется. Значительная часть споров в дедуктивных теориях связана с видом, свойствами и границами этих ящиков. Не следует упускать цз виду культурные ценности, укрепившиеся в лингвистике не без влияния дедуктивного подхода Хомского к науке о языке. В число этих ценностей входят как минимум следующие: чтобы быть хорошим лингвистом, совсем необязательно заниматься полевыми исследованиями; изучение родного языка исследователя может быть ничуть не менее важным, чем изучение языка, не описанного прежде, в полевых условиях; грамматика — это формальная система, не зависящая от культуры.

Некоторые авторы утверждают, что наше знание формы и значения компонентов языка в двадцать первом веке намного превосходит знания, накопленные ранее. Эта точка зрения проистекает из идеи научного прогресса, из представления о том, что мы достраиваем знания, доставшиеся нам от предшественников, по принципу «заповедь на заповедь, правило на правило». Во вступлении к серии «Великие книги Западной цивилизации» ( Great books of the Western world ) Мортимер Адлер назвал это «великой беседой» жизни.

Есть, однако, конкурирующая концепция, в которую многие ученые верят одновременно с предыдущей. Это идея научной революции. Согласно этой идее, разработанной в трудах философа Томаса Куна, научные теории могут загнать себя в угол и ученые после этого оказываются в ловушке. Избежать этого можно только если кто-либо пробьет дыру в стене здания и объявит, что теперь заниматься наукой можно свободно, вне ограничений предыдущего подхода. Этот изрыв происходит, когда накапливаются труднообъяснимые, упрямые факты, которые могут быть объяснены и интерпретированы теорией только с помощью многочисленных уточнений, допущений и натяжек — того, что Кун называет «вспомогательными гипотезами». Пираха содержит множество таких упрямых фактов, и я не сомневаюсь, что в будущем найдут и другие, похожие на него языки. Чтобы объяснить их, требуется пробить немаленькую дыру в стене, и это приведет к строительству нового здания науки. Вот что говорит мне язык пираха о господствующей теории.