Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Если бы пираха были философами и лингвистами (в западном смысле), они бы вряд ли пришли к лингвистической теории, похожей на теорию Хомского. В отличие от картезианского понятия креативности (способности порождать новые идеи), культурные ценности пираха сужают диапазон допустимых тем разговора и способов их выражения, ограничивая их лишь сферой непосредственного опыта.

В то же время пираха очень любят поговорить. Я очень часто слышу от тех, кто приезжает в их селения, что пираха чуть ли не все время говорят друг с другом и смеются. Для их поведения нехарактерна сдержанность, по крайней мере в их родных селениях. Лежа в хижинах вокруг очагов, в которых всегда поддерживается огонь, они то и дело запекают в золе клубни картофеля или маниоки. Они ведут разговоры о рыбалке, духах, недавнем приезде чужеземца; обсуждают, почему в этом году урожай бразильского ореха меньше и т. п. Затем они прерываются, достают из огня горячую картофелину, чистят ее и возобновляют разговор, тщательно разжевывая и пищу, и предмет обсуждения.

Просто тем для разговора у них немного. Но так же обстояли дела и в моей семье на юге Калифорнии. Когда я рос, мы говорили о коровах, об урожае, о боксе, о барбекю и разных злачных местах, кино и политике. Других тем для беседы было немного. «Картезианская креативность» не заинтересовала бы моих родных так же, как она не интересует пираха. Может быть, она нужна лингвистам, коль скоро темы их разговоров намного разнообразнее? Не думаю. У большинства известных мне лингвистов — да что уж там, у большинства известных мне университетских преподавателей — диапазон тем для разговора (если он есть) не шире, чем у пираха. Чаще всего лингвисты говорят о лингвистике и о других лингвистах. Философы беседуют о философии, философах и вине. В целом наша профессия и наши коллеги — это те параметры разговора, в рамках которых действуем почти все мы. Разумеется, чтобы можно было говорить обо всем этом в пределах одного языка, наш язык должен быть пригодным для всех научных дисциплин, профессий, ремесел и пр.

Мы часто думаем, будто наши знания всегда с нами, как если бы то, что мы узнали о восприятии и познании мира в Сан-Диего, позволяло нам полноценно воспринимать и понимать мир в Дели. Однако многое из того, о чем мы думаем, — это местные сведения, основанные на местном взгляде на жизнь. В новых условиях их использование нелегче, чем попытка включить электроприбор, рассчитанный на напряжение 110 вольт, в сеть с напряжением 220 вольт. К примеру, если языковед, изучающий теоретическую лингвистику в современном университете, отправится после обучения в экспедицию, чтобы описывать языки в полевых условиях, то он вскоре обнаружит, что его теории не полностью подходят к обнаруженному языковому материалу. Теории могут быть полезны, если их корректируют на месте. Если этого нет, то они превращаются в прокрустово ложе, на котором факты растягиваются или отсекаются.

Это особенно верно для теорий, согласно которым язык (или грамматика — в зависимости от терминологии автора) присущ человеку от рождения. В аудитории университета эти теории могут казаться весьма притягательными, однако в полевых условиях их оказывается тяжело согласовать с реальными фактами. Хомский и Линкер предполагают, что природа (биология) — это главный инструмент для объяснения и понимания эволюции и современного вида грамматик в языках людей. Они предлагают нам универсальную грамматику (Хомский) или трактуют язык как инстинкт (Линкер); в обоих случаях язык понимается как часть нашего генома. Эти взгляды в течение многих десятилетий оказывали огромное влияние на исследования психологии и языка.

Но есть и другие потенциальные объяснения психологии, эволюции и формы человеческих грамматик и языков. К примеру, мы знаем, что, по мнению Б. Ф. Скиннера, язык — это всего лишь результат воздействия среды, т. е. воспитание намного сильнее природы. Мы знаем и то, что в уничтожающем обзоре, который Хомский посвятил теории Скиннера, было продемонстрировано, что модель Скиннера не может объяснить появление языка ни филогенетически (у человека как биологического вида), ни онтогенетически (у каждого отдельного человека). С другой стороны, позиции Хомского и Линкера, относящих важнейшие аспекты языка исключительно к области природы, тоже чреваты проблемами. Данные языка пираха (отсутствие рекурсии и наличие культурных ограничений на грамматику) — это контрпримеры для идеи универсальной грамматики. Самое лучшее описание происхождения и природы языка сложнее, чем любая простая дихотомия.