Борис Бирюков - Репрессированная книга - истоки явления

Чрезвычайно примечателен пункт, касающийся отдела «общественных знаний», — из него должны быть изъяты: «Устаревшая агитационная и справочная литература советских органов (1918, 1919, 1920 гг.) по тем вопросам, которые в данное время иначе разрешаются Советской властью (земельный вопрос, налоговая система, вопрос о свободной торговле, продовольственной политике и пр.)». [74]

«Инструкция» особо оговаривала рамки относительно либерального отношения к книге. Было сказано, что она не относится к академическим и специальным библиотекам; что произведения беллетристов-классиков не изымаются из массовых библиотек. В относительно «более крупных» библиотеках предусматривалось сохранение «особо ценных и капитальных книг» по истории религии и церкви, религиозно-догматических и богословско-философских сочинений. Предусматривалось также, что все изъятые «вредные и контрреволюционные» книги должны быть оставлены в центральной библиотеке, но в количестве не более двух экземпляров. «Такие книги должны храниться в особо запертых шкафах и выдаваться исключительно для научных и литературных работ». [75]— Спасибо и на том. Эти оговорки допускали существование тонкого ручейка книжно-культурной преемственности, из которого старалась питаться внесоветски настроенная духовная жизнь.

А что же списки книг — жертв библиотечной чистки? Они были приведены в трех приложениях к инструкции, причем предполагалось, что списки эти носят примерный характер. «Инструкция, — пишет А. Покровский, — указывает общие направления работы […] Лишь для примера указываются книги, относимые к негодным». [76]Это должно служить ориентации тех, кто реализует пересмотр библиотек. Такой пересмотр является задачей местных Политпросветов и организуемых при них специальных комиссий, в состав которых вместе с представителями советских органов власти и партийных организаций должны входить «наиболее активные работники и представители библиотечных объединений». [77]

Обратимся к спискам «вредных» книг. Списки эти охватывали: беллетристику — «лубочные» книжки, в том числе издания Сытина, выпуски «бульварных романов» («Авантюрист Казанова», «Нат Пинкертон», «Пещера Лехтвейса»), «уголовные романы» (в том числе сочинения Габорио), а также поименный (56 фамилий) список авторов, в числе которых Арк. Аверченко, Б. Алмазов, кн. Бебутова (с пометкой: «все» [сочинения]), А. Вербицкая, Б. Маркевич, («все»), Всеволод Соловьев («все»). В этой тематике, среди этих авторов нет, конечно, «классиков», по крайней мере по стандартам того времени. Удар наносился по развлекательной литературе: ничто не должно отвлекать «рабочих и крестьян» от классовой борьбы.

Особое внимание уделялось изъятию литературы «вредной» для детей. Список «книг, подлежащих изъятию из детских библиотек», включал сказки, повести и рассказы, журналы для детей. В нем было 20 названий сказок и шесть названий журналов («В школе и дома», «Галчонок», «Доброе утро»). Народная мудрость и проповедь добра были чужды, как видно, составителям этих списков.

Но был и другой — явно не высказываемый — мотив. Оказывается, сказки плохи тем, что в них проповедуется… мистика, которая «отравляет ребят». Н. К. Крупская прямо сказала на конференции работников детских библиотек в 1927 г.: «Мы ратуем против сказок […] Я прочитала, например, книжку Коваленского „Лось и мальчик“. Шел мальчик по лесу, заблудился, встретился ему лось, посмотрел на него понимающими глазами, вывел мальчика на опушку леса и на прощание махнул ему рогами. Ведь это мистика…». [78]

Люди старшего поколения во многом воспитывались на исторической (иностранной!) беллетристике — Вальтер Скотт, Фенимор Купер, Александр Дюма-отец… Кто из нас не знает эти имена! А многие ли из тех, кто рос в 1930-1960-е гг., помнят имена классиков русской исторической беллетристики?! Неужели в России был единственный признанный исторический беллетрист — И. И. Лажечников?

Оказывается нет. От нескольких поколений были утаены произведения крупных русских исторических романистов — Вс. Соловьева, Дм. Мережковского и др. К «Инструкции» 1924 года был приложен список книг (очевидно, с точки зрения Крупской, «дезорганизующих» и «вредных») «по истории и исторической беллетристике», включавший 51 позицию. Почти все это были книги из русской и славянской истории — их тематика простиралась от св. Кирилла и Мефодия, Владимира Святого до Севастопольской обороны и освобождения Болгарии; пункт 31 требовал изъятия «всех сочинений» известного историка П. Н. Полевого.