Василий Щукин: Между полюсами.

Такое утверждение не противоречит исторической истине до тех пор, пока мы, исходя из него, не примемся доказывать, будто понять истинную Россию можно, только изучая ее “чисто русские” начала, которые — в следующей мысли как раз и заключается суть весьма распространенного предрассудка — находятся с общеевропейскими началами в непримиримом противоречии. В первую очередь объявляется несовместимым с основами основ западноевропейской цивилизации православное вероисповедание, которое совершенно необоснованно противопоставляется “всему христианству”, органической частью которого является. Далее из этого следует, что истинно русскими можно считать лишь те явления русской мысли, литературы и — шире — культуры, которые более или менее сознательно апеллируют к православию по принципу “кто не православный, тот не русский” или по крайней мере “не совсем русский”. Дальше — больше. Если, скажем, Пушкин говорил преимущественно по-французски, восхищался Вольтером, написал кощунственную поэму “Гавриилиада”, а затем, заинтересовавшись христианской тематикой, положил в основу стихотворения “Странник” книгу английского поэта Джона Беньяна “The Piligrim’s Progress”, то он далек от подлинной России. Можно и иначе: Пушкина воспитывала простая русская крестьянка Арина Родионовна Яковлева, он любил народные песни и сказки, временами даже постился, причащался и исповедовался по православному обряду, венчался в церкви, писал жене письма по-русски, в “Борисе Годунове” создал незабываемый образ православного монаха Пимена, а под конец жизни написал стихотворение “Отцы пустынники и жены непорочны…”, в основу которого положил молитву Исаака Сирина. Все это означает, что он не только национальный русский, но и подлинно православный поэт.

Идемте далее. Перед нами два современника — Достоевский и Тургенев. То, что первый из них воплощает глубины русского духа, благодаря Мережковскому, Шестову и Бердяеву стало общим местом и публицистическим клише. А второй? Постепеновец, либерал-западник, трезво оценивший ситуацию и скептически относившийся к любого рода историческим миссиям — так ли он типичен для России? Да, конечно, замечательный стилист, и в прозе его звучит великолепная русская речь, но русский ли дух? Да, в своем творчестве он отразил множество замечательных явлений русской общественной жизни, но глубоко ли проник не просто в человеческую, а именно в русскую душу? Человек нерелигиозный, агностик, далекий от православия, воспитанный на классической немецкой философии, поклонник Шопенгауэра и Ренана — полноте, да неужели, чтобы понять Россию, нужно читать “Рудина” или “Отцов и детей”?

Список подобного рода ложных противопоставлений “русского” и “не совсем русского” можно продолжать и продолжать: вполне русский Николай Федоров и не вполне русский Владимир Соловьев (кто-то не может простить ему христианского экуменизма), вполне русский Бердяев и “не вполне” М.О.Гершензон, “вполне” Цветаева и “не вполне” Мандельштам. Или ближе к нашим дням: вполне русский православный и консервативный Солженицын и не вполне русский агностик и либерал Сахаров. Даже люди широких взглядов, далекие от предрассудков и остерегающиеся стереотипного мышления, предпочитают изучать Россию по Хомякову, Достоевскому и Солженицыну, а не по Чаадаеву, Тургеневу и Сахарову. В этом смысле мое кредо звучит предельно ясно: изучать Россию нужно и по тем, и по другим.

Русский европеизм, западничество и либерализм [10] [10] Явления эти родственны, но не идентичны друг другу. Речь об этом пойдет в дальнейшем изложении. столь же необходимы для понимания специфически русского стиля мышления, как и православное богословие, славянофильство или религиозная философия начала ХХ века. Полезно порою рассмотреть вообще все русское национальное самосознание трех последних столетий как бы растянутым между двумя полюсами — “русофильским” и “западническим” [11] [11] Возможны и иные подходы к истории русской мысли с точки зрения “единства и борьбы противоположностей”. Один из них имеет место в содержательном и весьма компетентном труде краковского исследователя Гжегожа Пшебинды “От Чаадаева до Бердяева. Спор о Боге и человеке в русской мысли (1832–1922)” — Przebinda G. Od Czaadajewa do Bierdiajewa. SpoЂr o Boga i czlowieka w mysЂli rosyjskiej (1832–1922). KrakoЂw, 1998. Автор книги утверждает, что главная линия, разделяющая русских мыслителей на два лагеря, связана не с их отношением к Западу, а с их отношением к Богу и человеку. Сторонники имманентной философской формации (к примеру, А.И.Герцен, Н.Г.Чернышевский, П.Л.Лавров, Г.В.Плеханов) рассматривали человека, живущего в имманентном, самодовлеющем, “безбожном” мире, в качестве единственной “меры всех вещей”. Для их противников, относившихся к формации трансцендентной или провиденциалистской (П.Я.Чаадаев, В.С.Соловьев, Н.А.Бердяев и др.), мир представлялся не чем иным, как творением Господа, а человек — “образом и подобием Божиим” (Там же. С. 5). По всей вероятности, возможности бинарного рассмотрения русской мысли этим не исчерпываются, но каждый из подобных анализов заключает в себе определенную долю схематизма. , однако чрезмерное увлечение первым из них и малейшее пренебрежение вторым нередко порождает новые стереотипы в духе пресловутой развесистой клюквы.