Валерий Мильдон - Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

Когда приемные родители отправили маленького Сашу в куски, он зашел на кладбище, где похоронен отец: «Папа, меня прогнали побираться, я теперь скоро умру к тебе — тебе там ведь скучно одному, и мне скучно» (с. 23). Саша хочет вырыть землянку возле могилы отца и жить там.

От сиротства, остро чувствуемого героями Платонова, избавляет лишь смерть, там ты, точно, не одинок, с мертвыми — вот где люди по — настоящему равны, едины, братья и сестры, не различающие пола. Там нет времени — главного несчастья, ни зимы, ни лета.

Платоновская метафора дает повод предполагать, что коммунизм чевенгурцев — на самом деле смерть, ими не осознаваемая; что вожделенная утопия счастливого человечества достижима лишь там, среди мертвых; что, наконец, «Чевенгур» — типологическая разновидность «Мертвых душ» Гоголя. Как заканчивается роман Платонова: Саша попадает‑таки к отцу, избавляется от сиротской доли, но там, по просторной дороге к «Средиземному морю». Она и впрямь посреди земли, в ее глубине — неожиданный образ смерти. Там‑то и обрел герой то, чего тщетно и в муках домогался в Чевенгуре, — тысячелетнего царства, вечного града.

«Захар Павлович знал вперед, что чем дальше он будет жить, тем это пространство непережитой жизни будет уменьшаться, а позади — удлиняться мертвая растоптанная дорога» (с. 36).

Сквозной образ романа: жизнь — это смерть. «Он увидел, что время — это движение горя» (с. 39). Поиск Чевенгура, вызванный страстным желанием избавиться от горя, выскочив из времени, оказывается под пером Платонова еще горшим горем. От горя нашли горе — вот что происходит в романе и о чем не догадываются его несчастные герои. По — русски герой — тот, кто горюет, судьба героя — горе. Да где об этом догадаться чевенгурцам!

О председателе Чевенгурского исполкома, Чепурном, автор пишет:

«Он вбирал в себя жизнь кусками — в голове его, как в тихом озере, плавали обломки когда‑то виденного мира и встречных событий, но никогда в одно целое эти обломки не сцеплялись, не имея для Чепурного ни связи, ни живого смысла» (с. 180).

Поверившие в утопию коммунизма представлены автором людьми без живого смысла. Но сделано это не ради сатирического осмея — ния их помыслов, скорее всего, с намерением изобразить таких людей, с такими, а не иными чертами ума, сознания. Это было объективное, а не идеологическое письмо — вероятно, сильнейшая сторона романа.

«Большевики должны иметь пустое сердце, чтобы туда все могло поместиться» (с. 55).

Сказано без всякой иронии — один из частых у Платонова приемов художественной аналитики, вызванной желанием постичь внутренний обиход тех, кто горячо («с открытым сердцем», хотя и пустым) взялся осуществить заведомую утопию.

Персонажи воображают коммунизм как исполнение хилиастических (милленаристских) чаяний — как внезапно готовую жизнь, «Средиземное море», куда нужно лишь попасть, найти этот благословенный край, и жизнь сама пойдет, даже и без участия людей. «Дванов согласился искать коммунизм» (с. 73), как издавна русские люди искали Беловодье. В представлении героев коммунизм — нечто существующее в полном и законченном виде и лежащее без употребления до тех пор, пока его не найдут и не возьмут. Герои ищут то, чего нет; потому и отправились неизвестно куда; разумеется, и найдут неведомо что.

«Никита смутно знал, что у живого лицо полностью не смеется: что‑нибудь в нем всегда остается печальным — либо глаза, либо рот» (с. 85).

Вот в чем дело: человек всегда печален — мысль, инстинктивный шаг, неконтролируемое ощущение всегда содержат значение смерти. А посему и нельзя достичь того, чего вожделеют герои «Чевенгура», — тысячелетнего царства (счастья) коммунизма. Надо сперва уничтожить смерть, но об этом, кажется, не помышляет ни один из персонажей, хотя, как знать, не смутная ли догадка неисполнимости дела, за которое они взялись, толкает их к вере в некий коммунизм сразу, немедленно, без трудного соучастия в историческом движении.

Чтобы выйти из этого безвыходного противоречия, не удручать ума и души проблемой, не имеющей решения, русский человек на безответный экзистенциальный вопрос дает столь же экзистенциальный ответ — своеобразное средство существования в ситуации извечной печали: «А помнишь, бывало, водка санитарно готовилась, стерва! Прозрачна, чисто воздух божий<���…>Хватишь сотку — сразу тебе кажется и равенство и братство» (с. 92).

Этого сразу и добиваются герои «Чевенгура». Если же постепенно, так сказать, исторически, подобно западноевропейскому человечеству, все пропало, ничего не выйдет, потому что время сильнее всех расчетов. Вот сразу — другое дело, так можно перехитрить время, и это, пожалуй, одна из главных характеристик психологии, широко проявившейся за годы советской власти: обогнать время, подчинить, обмануть, выиграть и пр. Оно воображалось единственным соперником.