Елена Петровская - Безымянные сообщества

Что же является столь радикальным в данной мысли о сообществе? Очевидно, что интересующий нас тип мышления предполагает отказ от категорий индивида и субъекта в качестве опорных точек философского и социологического подходов к проблеме. Мысль о сообществе — это мысль на пределе, как сказал бы Нанси. Такое неметафизическое мышление требует решительного пересмотра аппарата старых понятий, но и само оно недооформлено в систему, поскольку отвергает любое замыкание, теоретическое или идеологическое. Разговор о сообществе и в самом деле крайне труден: если это «избыток в отношении теоретического» [23] Ibid., p. 66. , то для сообщества должен быть изобретен новый способ, каким о нем можно будет говорить, новая практика высказывания. Речь, впрочем, идет не столько о неологизмах, сколько — вновь — об опыте, о включении в ткань размышлений других, размышляющих порой противоречиво и даже «неудачно» на ту же самую тему («…написанное мною ранее… является… попыткой вступить в контакт с его [Батая] опытом , а не просто что-то почерпнуть из его знаний или положений» [24] Ibid., p. 65. (курсив мой. — Е.П. )). Именно поэтому системосозиданию уместно противопоставить дружбу — «сообщество, созданное посредством письма» [25] Бланшо М . Неописуемое сообщество, с. 37. и в силу этого объединяющее лишенных друзей незнакомцев [26] Ср. с высказыванием Гертруды Стайн «I write for myself and strangers» (роман «Становление американцев»). . (С этим коррелирует «литературный коммунизм» Нанси как пространство разомкнутой коммуникации, или перетекающих друг в друга «текстов».) Иными словами, дружба — не просто один из примеров сообщества, приводимых Бланшо, Нанси и Батаем, но тот способ, каким осуществляется мышление о нем, мышление в пределе анонимное.

Само по себе сообщество определяется скорее негативно. Однако это не род апофатики, восстанавливающий в правах сущность путем ее неназывания. Совсем наоборот. Мы видели, как намеком на сообщество становится его утрата (со всеми оговорками). Конститутивная для идеи сообщества, утрата слитности или слиянности (communion) в едином коммунальном теле не требует какого-либо возмещения. Другим сопоставимым указателем служит нехватка, вернее — избыток нехватки. Бланшо цитирует Батая: «Человек — неполноценное существо, обладающее избытком кругозора. <���…> Избыток недостатка, недостатком и обусловленный, — это вечно неутолимое стремление к человеческой недостаточности» [27] Бланшо М . Неописуемое сообщество, с. 16. . Недостаточность, основа любого существа, не стремится быть чем-то восполненной, не определяется через достаточность. Она может только воспроизводиться, причем по нарастающей. Это и отличает человека. Напомним, наконец, что сообщество в интерпретации Нанси понимается как лишенное сущности, а стало быть и идентичности. Но мыслить так — значит мыслить «конечность», исходить из того, что сообщество образовано чем-то, что из него «уходит» или «вычитается», и это что-то, а именно реализованная бесконечная идентичность сообщества, и есть его «работа» (work) [28] Nancy J.-L . The Inoperative Community, pp. xxxviii — xxxix. . Таким образом, мы подошли вплотную к «désoeuvrement» [29] О трудностях перевода этого слова на другие языки, в первую очередь на английский, говорят следующие факты. Пьер Джорис, вдохновленный Кристофером Финском, передает «dйsoeuvrement» необычным словом «unworking» (неработающий, непригодный для работы), Энн Смок предпочитает «uneventfulness» (бессобытийность), а коллектив переводчиков книги Нанси, сознательно сместив акцент, выбирает нейтральное «inoperative» (недействующий, неисправный). В переводе Ю. Стефанова использовано слово «праздность». , объединяющему разом Бланшо и Нанси.

В порядке обобщающей формулы приведем слова Бланшо: «1) Сообщество не является редуцированной формой общества, равным образом оно не стремится к общностному слиянию. 2) В противоположность любой социальной ячейке, оно чурается производства и не ставит перед собой никаких производственных целей» [30] Бланшо М . Неописуемое сообщество, с. 19–20. . И если сообщество — это мысль о внешнем (о внешней стороне бытия), то обозначениями для этого последнего оказываются смерть, другой и слово, понимаемое в значении письма. Внешнее и есть то, что располагает мысль на пределе и с чем она «не в силах совладать» [31] Там же. . Вопрос, возникающий в этой связи, по видимости прост: как можно такой предельный опыт интегрировать в мышление? Батай приходит к выводу о том, что сознание сокровенного возможно только на таком уровне, когда результатом работы сознания перестает быть временность и связанная с этим ясность [32] См.: Батай Ж . Теория религии, с. 59–60. . Одним словом, сознание сокровенного не является более ни сознанием в традиционном смысле, ни тем более само сознанием. Как не является ими и сознание экстаза, если допустить такое выражение. В самом деле, как можно мыслить экстаз как чистую экстериорность? Мало того, что «испытывающий экстаз находится вовсе не там, где он его испытывает» [33] Бланшо М . Неописуемое сообщество, с. 31. и что сам по себе экстаз бросает вызов знанию, — такое сознание ни при каких условиях не является моим : «…я располагаю им только в сообществе и через таковое» [34] Nancy J.-L . La communauté désoeuvrée, p. 52. . Впрочем, экстаз можно понимать не только как предельный опыт, но и как воплощенную коммуникацию, отрицающую обособленность живых существ, его переживающих. Как бы то ни было, неотъемлемой чертой опыта как такового служит его сообщаемость: «…опыт совершается… лишь тогда, когда им можно поделиться…» [35] Бланшо М . Неописуемое сообщество, с. 29. (Уже из этих рассуждений видно, каким необычайным статусом наделена коммуникация в мысли о сообществе.)