Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Кибрик А.Е. 1977а – Опыт структурного описания арчинского языка. Т. 2. Таксономическая грамматика. М., 1977а.

Кибрик А.Е. 1977б – Опыт структурного описания арчинского языка. Т. 3. Динамическая грамматика. М., 1977б.

Кибрик А.Е., Кодзасов С.В., Оловянникова И.П., Самедов Д.С. 1977б – Арчинский язык: тексты и словари. М., 1977б.

Микаилов К.Ш. 1967 – Арчинский язык (Грамматический очерк с текстами и словарем). Махачкала, 1967.

Микаилов К.Ш. 1979 – Рец. на: «Опыт структурного описания арчинского языка» в трех томах и «Арчинский язык: тексты и словари» // Вопросы языкознания. № 4. М., 1979: 141—147.

Хайдаков С.М. Арчинский язык // Языки народов СССР. Том IV. Кавказские языки. М., 1967: 608—626.

Bloch B. Interviewing for linguistic atlas // American speech, 10, 1935: 3–9.

Dixon R . Searching for aboriginal languages. Memoirs of a field forker. University of Queensland Press: St. Lucia – London – New York. 1982.

Kibrik A.E. The Methodology of Field Investigations in Linguistics (Setting up the Problem). Mouton, The Hague-Paris, 1977.

Samarin W. Field linguistics. A gide to linguistic field work. Holt, Rinehart, and Winston, 1967.

Дидона(Dido) – персонаж «Энеиды» Вергилия и «Героид» Овидия, «ключевой образ позднего цикла „Шиповник цветет“, но мотивом костра связанная и с другими ключевыми понятиями ахматовской лирики (жертвенность, обреченность т. д.) <���…> принадлежит к числу символических двойников Ахматовой. Ряд сюжетных мотивов цикла, общих с историей Дидоны, таких как появление гостя из далекой страны (ср. „И город, смертно обессилен, / Был Трои в этот час древней…“), невозможность встречи, разлука, самые отношения влюбленных, – все это дает автору плодотворную возможность пользоваться образностью, восходящей к IV книге Энеиды, но в значительной степени опосредованно, через Данте, через те места „Божественной комедии“, которые как-либо связаны с Энеидой или с Вергилием» [Цивьян 1989, 30—31].

Запись, сделанная в декабре 1965 г. в больнице: «Сейчас была горькая радость: слушала Пёрселла, вспомнила Будку, мою пластинку „Дидоны“ и мою Дидону» [Ахматова, 695]. Моя Дидона – стихотворение «Сонет-эпилог»:

(найти эпиг <���раф> из Энеиды в подлин<���нике>)

Отказавшись в эпиграфе сначала от магических «Дальних рук» Иннокентия Анненского (когда-то взятых для эпиграфа к циклу „Cinque“; эта финальная строка одного из последних стихотворений Анненского пригодилась потом для эпиграфа к одной из «Черных песен»), затем от признания Дидоны сестре Анне в четвертой книге «Энеиды» —

и, предпочтя последние слова, услышанные Дидоной от Энея в 640-м стихе шестой книги («не по воле своей, царица, я твой берег покинул»), Ахматова попала на место, издавна и поныне ставящее перед филологами-классиками вопрос о функциях и последствиях, легитимности и живучести интертекстуальности. У Вергилия – похищение из катулловского переложения ирои-комической элегии Каллимаха «Волос Береники», в которой локон волос александрийской царицы Береники, превращенный в соответствующее созвездие, именно с этой фразой – inuita, o regina, tuo deuertice cessi (не желая того, о царица, я оставил твою голову) – обращается к бывшей хозяйке. Пародированная абсурдистская комедия, по Ю. Тынянову, становится трагедией судьбы. По-своему зеркалит это превращение Катуллова стиха история с одним эпиграфом у Владимира Нарбута. Эпиграф из бурлескной «Энеиды» Ивана Котляревского «Він взявши торбу тягу дав» был поставлен Владимиром Нарбутом к стихотворению «Шахтер» в сборнике «Аллилуйя» (1912). В травестии И. Котляревского стих относился к «моторному парубку» Энею после Троянской войны, а в нарбутовском контексте – к соблазнителю панычу-студенту, покинувшему свою деревенскую Евдоху-Дидону. В ахматовском эпиграфе семантическую маркированность составляет оттенок (продолжая ряд, намеченный Т.В. Цивьян, – «…незаконченности, открытости, неопределенности, подчеркиваемой и синтаксисом, и, более широко, – вольностью обращения с исходным текстом, откуда берется эпиграф» [Цивьян 2001, 191]) уже заданной жанровой двусмысленности. Такой снижающий, пародирующий, чуть ли не «опереточный» эпиграф к этому стихотворению и был нужен автору, и им должен был стать собственный блуждающий обрубок-александриец: «Ромео не было, Эней, конечно, был» [Ахматова, 214, 527].