Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Близятся издалека

На фоне паруса рука

И лоб и плечи Одиссея.

Разве не к твоим ногам

Пала великая Троя?

Эриннии по твоим следам

Летали, волны зовя и строя.

Увы, Улисс, не год один,

Глаза твои больны от пены:

Ты разве различаешь стены

И славу будущих Афин?

И ты, Эней, о сколько бед!

Уже слабеешь ты, не зная,

Что будет Рим. Но соль морская,

Храни ее как амулет

Италии. В могиле ветка

Темного лавра с тобой уснет,

И Вергилий песни назовет

Именем царя и предка.

Стихает грохот батарей,

И листья северного клена,

Слышишь, шумят о жизни твоей,

О славной гибели Илиона.

Быть может и нам судьба одна

С вами, скитальцы-полубоги,

Быть может не даром эта война.

Погибая на полдороге,

Спутники небывалых лет,

Вспомним Трои последний завет.

[Оцуп, 7–9],

у Елизаветы Полонской – в стихотворении «Эней»:

Лафорг(Laforgue) Жюль (1860—1887) – французский поэт, имя которого применительно к Ахматовой первым назвал Георгий Чулков: «Почти в каждом стихотворении Ахматовой, как в бокале благоуханного вина, заключен тайно смертельный яд иронии. Эта ирония отдаленно напоминает улыбку Иннокентия Анненского и Жюля Лафорга, но она всегда нежнее, тоньше и женственнее, чем у этих безвременно погибших поэтов» [Чулков]. Весьма вероятно, что очень близкий в ту пору с Ахматовой критик отправлялся при этом от ее собственных признаний о литературных симпатиях, – в воспоминаниях о разговорах с Модильяни в 1911 г. она перечисляла: «Больше всего мы говорили с ним о стихах. Мы оба знали очень много французских стихов: Верлена, Лафорга, Малларме, Бодлера». Спустя короткое время М. Кузмин писал в предисловии к «Вечеру»: «Нам кажется, что она чужда манерности, которая, если у нее и есть, однородна несколько с манерностью Лафорга, то есть капризного ребенка, привыкшего, чтоб его слушали и им восхищались <���…> нам кажется, что поэзия Анны Ахматовой производит впечатление острой и хрупкой потому, что сами ее восприятия таковы, от себя же поэт прибавляет разве только лафорговскую, на наш вкус приятную, манерность» [Кузмин 1912, 9–10]. М. Кузмин, находивший некоторые стихи Георгия Иванова чем-то «похожим на капризы Мюссе и Лафорга» [Кузмин 1914, 233], в той же рецензии помянул в качестве влияний и «остроту А. Ахматовой». Возможно, отсюда эта же амальгама перешла к другому рецензенту: «За редкими исключениями <���…> сквозь стихи Г. Иванова проглядывают то подлинный Лафорг, то Лафорг в интерпретации Анны Ахматовой» [Олидорт 1916]. Но, впрочем, возможно, что он и независимо от М. Кузмина пришел к убеждению, что «А. Ахматова <���…> явная интепретаторша Лафорга» [Олидорт 1919, 66].

О Лафорге читателям «Вечера», прежде всего, должно было напомнить стихотворение с зябнущими в муфте ладонями:

Подтекстом – трагическим – является стихотворение «Воскресенья» («dimanches»):