Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Насмешки над Державиным можно найти и в продолжении «Ежедневной записки». Так, например, после появления в «Собеседнике» уже упомянутой басни Державина «Лев и волк» здесь было предложено толкование слова «Пифик» с намеком на склонность Державина к карточным играм. Екатерина писала: «Упражнялись важным разсуждением о слове Пифик и его истолкованием. <���…> Первое толкование, аки Пифик принадлежательно до естественной истории и причисляется к некоторому роду обезьян. <���…> Второе толкование, аки Пифик происходит от иностранного слова пики, которые, имея частые вражды со единородцами своими бубни, черви и жлуди. <���…> Третье толкование, аки Пифик рожден выдумкою» [Екатерина, 213—214].

Всепресветлейшая государыня. Облагодетельствованный особливыми ВИВ матерними щедротами, был бы я раб недостойный и человек весьма неблагодарный, если б, умея чувствовать живо все божественные дела великой Екатерины (прочерк в письме Державина) <���…> не хотел положить жизни моей на высочайшей ея службе. Но по обстоятельствам ныне я оставляю оную. Испрашиваю токмо монаршего благоволения, и если надобен когда будет в самыя опасныя (пропуск Державина) <���…> верный раб, то особливым счастием поставлю живот мой вышней воле [Державин, V, 376, № 336].

Как мы видим, в прошении нет ни слова о каких-либо пожалованиях, на которые поэт надеется. За прошением об отставке последовал ряд публикаций, где Державин предстает уже другим, он больше не ищет расположения императрицы и позволяет себе заявить свою независимость: он больше не обещает императрице посвятить себя «бремени дел», как в «Благодарности Фелице», а снова становится лентяем и бездельником, как в «Фелице», но теперь он уже не мурза, а «мудрец». В «Эпитафии мудрецу нынешнего века, доказавшему новейшими своими опытами суету сего мира» (напечатана в 15-й книжке, отметим горькую ссылку в заглавии на свой опыт ) он описывает себя, не забыв отметить и свое пристрастие к картам, на которое намекала в статье о пифике и Екатерина:

Лежит здесь мудрый муж, что в карты век играл ,

Стихи писал

И спал;

А сею жизнию потомственному взору

Живую начертал собой катрину он,

Что счастья твердаго, что разума без вздору

И наслажденья без сует

В сем мире нет;

Но вся людская жизнь – игра, мечта и сон [Державин, I, 180].

Но еще ранее, в 11-й книжке «Собеседника», Державин публикует «Оду на присоединение без военных действий к Российской державе таврических и кавказских областей» («На приобретение Крыма»), где «разыгрывает» тему полета, над которой иронизировала Екатерина. Он начинает оду словом «летит»:

Летит – и воздух озаряет,

Как вешне утро тихий понт!

Летит – и от его улыбки

Живая радость по лугам,

По рощам и полям лиется!

Златыя Петрополя башни

Блистают, как свещи, и ток

Шумливый, бурный, ток Днепровский

В себе изображает живо

Прекрасное лице его.

В конце первой строфы читатель, как мы видим, узнает, что полет начинается в Петрополе, то есть Петербурге, и совершается по направлению к Днепру. Читатель определенно должен встать перед вопросом: кто летит? Во второй строфе пастух и земледелец «средь хижин воспевают мир ». То есть можно предположить, что в первой строфе летел «мир». Однако мир упомянут Державиным между прочим, и нет никаких указаний на то, что пастух и земледелец воспевают того, кто летит, к тому же мир здесь не заявлен как аллегорическая фигура. Зато в третьей строфе появляется персонаж, который явно может летать. Уже названные пастух и земледелец вопрошают:

То есть в первой строфе, скорее всего, будучи богом и ангелом, летит Екатерина. Как мы видим, Державин не смог удержаться, чтобы не заставить императрицу летать, как она заставила летать Державина в «Ежедневной записке». В то же время он подготовил себе и убедительное оправдание на случай, если монархиня разгневается (ведь мир упомянут до ангела).

В 13-й книжке «Собеседника», которая вышла 28 апреля 1784 г., поэт опубликовал оду «Бог». Здесь Державин снова не удержался, чтобы не поперечить императрице хоть немного: слово «средоточие», которое было осмеяно в «Ежедневных записках» и которому там было уделено столько места, было использовано в тексте самого высокого статуса – в духовной оде – и отнесено к лирическому герою: