Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Волк Льву пенял, что он не сделан кавалером,

Что пифик с лентою, и с лентою Осел,

А он сей почести еще не приобрел

И стал его к себе немилости примером,

Когда их носит шут , да и слуга простой,

А он не получил доныне никакой.

Лев дал ответ: «Ведь ты не токмо не служил,

Но даже никогда умно и не шутил» [Державин, I, 178—179].

Грот указывает на похожую басню Хемницера «Заяц, обойденный при произвождении» и относит насмешки обеих басен к Л.А. Нарышкину [Грот, 216]. В басне Хемницера заяц, по мнению Грота, представляет Нарышкина, он жалуется, что не получил повышения, хотя шутил перед царем, а мудрый барсук ему отвечает, что «обер-шутов в службе нет» [Хемницер, 164]. Здесь, возможно, Грот прав: на обер-шталмейстера Нарышкина указывает чин « обер -шута» (если это так, то басня только подчеркивает, что Нарышкин не был «в больших чинах»).

У Державина в басне кроме Льва (монарха) есть Волк, который «не сделан кавалером», и Пифик с Ослом (шут и простой слуга), у которых есть «ленты». Волк не получил в басне «ленты», потому что он не только «не служил», но «даже никогда умно и не шутил». Если следовать Гроту, то Нарышкин представлен Волком. Но Нарышкину было бы странно жаловаться на то, что он «не сделан кавалером»: Нарышкин был кавалером ряда орденов, включая высшие ордена империи – Св. Александра Невского и Св. Андрея Первозванного. То есть Волк, скорее всего, намекал на кого-то другого. Для нас важнее, что Пифик (обезьяна), который шутит смешно, отсылает к басне Фонвизина «Лисица-Кознодей», где фигурирует «Пифик слабоум, списатель зверских лиц» [206] . Такая отсылка определенно указывает на то, что в басне представлен писатель Фонвизин.

Вернемся к панегирикам Державина. В 6-й книжке «Собеседника» Державин помещает «Оду великому боярину и воеводе Решемыслу, писанную подражанием оде к Фелице 1783 году», которая обращена к Потемкину. Поэт снова печатает ее без указания своего имени (с подписью «сочинял 3…») и с комментарием: «Решемысл был ближний вельможа Тао-ау, царя китайского, которого супруга, то есть царица, езжала на оленях златорогих и одевалася соболиными одеялами, о чем читатель может достоверно выправиться в книжке о царевиче Февее, напечатанной в здешней академии прошлого 1782 года, которая повесть и взята в основание сей оды». То есть Державин вновь использует сочинение императрицы – в данном случае сказку «Царевич Февей». Лирический герой оды призывает свою Музу и предлагает ей петь не «мужа славного», который служил Елизавете Петровне, то есть Шувалова [207] , а совсем другого, вельможу Екатерины:

Не оного пой мужа, древле

Служившего царице той ,

Которая в здоровье малом

Блистала славой и красой

Под соболиным одеялом.

Но пой, ты пой здесь Решемысла,

Великого вельможу смысла,

Наперсника царицы сей …

При сопоставлении «царицы той» и «царицы сей» похвалы Потемкину оборачивались сравнением его с Шуваловым. В отличие от Шувалова Потемкин

Не празден, не ленив, а точен;

В делах и скор и беспорочен,

И не кубарит кубарей .

То есть Державин снова договаривает намек императрицы: кубари кубарит Шувалов. Кроме того, Державин делает попытку напомнить о «Фелице» и о той роли, которую она сыграла в замысле екатерининских «Былей и небылиц». Он пишет тут о своей Музе:

Ты, Муза! с самых древних веков

Великих, сильных человеков

Всегда умела поласкать;

Ты можешь в былях, небылицах

И в баснях правду представлять, —

Представь мне Решемысла в лицах.

Державин в своих записках подчеркивал впоследствии, что его «Фелица» не только открывала «Собеседник», от нее этот журнал «возымел свое начало», «как и самая Российская академия». Грот уточняет: «Дело в том, что, прочитав эту оду в рукописи, княгиня [Дашкова], незадолго перед тем назначенная директором Академии наук и уже мечтавшая о содействии успехам языка и словесности, увидела в этом стихотворении задатки того и другого», и ода Державина определила «господствующее направление» этого издания. «Может быть, – продолжает Грот, – под этим же влиянием и сама императрица задумала свои „Были и небылицы“; даже заглавие их как будто навеяно стихом из „Фелицы“ : И быль, и небыль говорить» [Грот, 204, 208].

Екатерина как будто бы не помнила об этом. Еще до публикации «Решемысла», в 4-й книжке «Собеседника», она рассказывала, как ей пришло в голову название «Были и небылицы»: «Когда начал писать, право не знал, что то будет слыть Были и Небылицы. Но вот как редкое сие творение свету известно сделалось: написав несколько страниц, начал я придумывать заглавие, или лучше сказать, как всякая вещь имеет свое имя, то как назвать и новорожденное дитя, тут как молния выскочило из моего пера громкое название Были и Небылицы . С сим вымыслом я сам себя не одиножды поздравлял» [Екатерина, 58]. Ко времени, когда вышла 6-я книжка журнала, где был помещен «Решемысл», «Были и небылицы» были уже одной из самых популярных рубрик журнала. Державин же напоминал императрице, что название заимствовано из его «Фелицы». Это была неловкость, но неловкость эта, конечно же, не была случайной: Державин продолжал бороться за признание своих заслуг и, не дождавшись никаких знаков внимания со стороны императрицы, решился на эту вольность.

Читать дальше