Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

В дальнейшем повествовании автор подводит читателя к мысли, что П.И.Пестель, скорее всего, был прав и зря товарищи по заговору его не послушали. Во всяком случае, отдав уже после поражения последнее свое приказание, Рылеев просит передать Пестелю братский привет. «И еще… – он горестно вздохнул, – еще передайте, что во многом он был прав!». Эти слова, помещенные ближе к финалу шестой главы Второй части романа «Первенцы свободы», передают важную для автора мысль. Нельзя не заметить, что чуть ниже по тексту, в тексте Главы седьмой, Форш вводит образ французского эмигранта на русской службе, генерал-лейтенанта Рота, и тот говорит практически то же самое, только на свой манер. Рот – роялист и, конечно, совсем не сочувствует заговорщикам, которые только что так неудачно выступили в Петербурге. Вместе с тем, по парижскому опыту он знает, как надобно действовать – и указывает случайным русским собеседникам в качестве образцов то на графа Мирабо, то на генерала Буонапарте. Остается прийти к выводу, что таким образом Ольга Форш дала выразительную характеристику тактики не столько бонапартистов, сколько большевиков.

Завершая разговор о последнем романе Ольги Форш, нужно отметить, что в нем остались обойдены молчанием некоторые из факторов, существенных для подготовки как французской революции, так и восстания декабристов. Мы говорим в первую очередь о масонстве. В том, что писательница владела этим предметом, не приходится сомневаться. Мы уже упоминали в тексте предыдущей главы, что, согласно записи одной из ее бесед, ведшихся в 1942 году, Форш сопоставила Робеспьера, Демулена и прочих вождей Великой Французской революции с Гитлером, и заметила, что первые выработали свои убеждения в масонских клубах, второй же скорее всего был вскормлен какими-нибудь оккультными деятелями вроде теософов. Можно лишь сожалеть, что эта ремарка, делающая честь как интуиции писательницы, так и ее знакомству с историей европейского мистицизма, по условиям времени не нашла отражения в тексте последнего ее «петербургского романа».

Ольга Форш не первой взялась за тему заговора декабристов. Еще в 1925 году Юрий Тынянов выпустил исторический роман, в котором он проследил путь Вильгельма Кюхельбекера от классов Лицея вплоть до каре на Сенатской площади, и далее по крепостям Петропавловской, Шлиссельбургской, Динабургской, Ревельской и Свеаборгской. Получив короткое заглавие «Кюхля» и подзаголовок «Повесть о декабристе», роман молодого ленинградского писателя и литературоведа был напечатан к столетнему юбилею восстания декабристов и вскоре снискал себе известность, составив одну из отправных точек в развитии советского исторического романа. Тема Великой Французской революции появляется в тексте романа рано, а именно при описании европейского путешествия, которое Кюхельбекер предпринял после окончания Лицея. Приехав в Париж, он установил связи с антимонархической оппозицией, во главе которой стоял тогда известный писатель и публицист Бенжамен Констан. Молодому приезжему из России сразу же предложили прочесть в обществе «Атеней» несколько лекций об истории и современном состоянии его родины, на что Кюхельбекер с радостью согласился.

Лекции были насыщены вольнолюбивой риторикой, слушатели принимали их на ура. В их числе автор нашел нужным выделить лишь одного – скромного и на первый взгляд ничем не примечательного человека, по имени дядя Флери. То был деятельный участник революции 1793 года, мечтавший о продолжении ее дела, то есть о «мировой революции». В планах французского коммуниста немалое место занимала надежда на русскую революцию. Глядя из Парижа, ему было ясно, что на восстание надобно поднимать народные массы, обращенные в рабское состояние, то есть крепостных. «Рабы – это было тело революции. Тело нуждалось в голове. Флери не видел этой головы». Собственно, и на лекцию в «Атеней» он отправился в надежде увидеть такую голову – и вдруг, когда русский юноша выкрикнул очередное проклятие по поводу деспотизма и в изнеможении упал в кресло, прозрел в его облике черты Анахарсиса Клоотца, деятеля революции 93-го года, заслужившего от восставшей черни почетное прозвище «оратора человеческого рода». После лекции дядя Флери пригласил Кюхельбекера в одно из кафе Латинского квартала, вызвал на еще большую откровенность, а потом распрощался, с огорчением осознав: «– Нет, это не то. Это еще не голова. Он подумал и прибавил с удивлением: – Но это уже сердце».