Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Ольга Форш отдала немало сил разработке мифа о «Ленинграде как колыбели трех революций» и, как говорится, много в том преуспела. Тем более интересно, какие аспекты французской метафизики Петербурга прежде всего пригодились ей в этой связи. В романе «Одеты камнем» мистические сюжеты и темы разлиты широко и привольно. С формальной точки зрения это оправдано тем, что герой, проживший всю жизнь при царе, встретил большевистскую революцию седым стариком и понемногу сошел с ума, начав слышать голоса и ставить эксперименты над собственным «мысленным током». На деле тут отразились, скорее всего, оккультные интересы самой Ольги Форш, до революции принимавшей активное участие в антропософских мистериях. В молодости герой романа, Сергей Русанин, дружил с вольнодумцем, по имени Михаил Бейдеман, а потом его предал. Бейдеман был помещен без суда в Петропавловскую крепость и обречен на бессрочное заключение. Память об узнике не давала старцу покоя и после революции. Теперь он приходил к воротам крепости, где разместился «Штаб Петрогрукрепрайона», мучился там и плакал – а заодно поминал предсказание одной парижской гадалки, по имени мадам де Тэб. Об этом сеансе упоминалось в самом начале романа. В бытность свою в Париже, молодой русский офицер пошел к гадалке и получил от нее предсказание, что ему предстояло умереть «…от истощения, после невыразимых мук одиночного двадцатилетнего заключения и сумасшедшего дома». Вернувшись домой, Русанов продолжал делать карьеру, жить в свое удовольствие и лишь посмеиваться, вспоминая об угрозах глупой гадалки. Только в начале второй части романа «Одеты камнем» Сергею Русанову дано наконец осознать, что прошлое никуда не ушло, а ему предстоит ответить за совершенное предательство перед собой и Богом. «Читатель, свершилось надо мной пророчество предсказательницы m-me де Тэб. Одетый камнем, как был Михаил в 1861 году, я в 1923 – становлюсь на его место». Итак, в центре внимания автора и ее героя – Петропавловская крепость. Что же касается мысленного заключения там, в качестве метафизического наказания за вполне реальную подлость, то Сергею Русанину его предсказала (или наворожила) парижская гадалка, скорее всего, никогда не бывавшая в Петербурге. Так более чем знакомый отечественной литературе мотив мистического предсказания, прозвучавшего в Париже, но эхом отозвавшегося в Петербурге (вспомним о пушкинской «Пиковой даме»), нашел себе место в ткани первого советского исторического романа.

Работать над романом из времени императора Павла Ольга Форш начала во время войны, а завершила ее уже по возвращении из эвакуации, в старой своей квартире в «писательском доме», на набережной канала Грибоедова. Недалеко, буквально в пяти минутах ходьбы, возвышается мрачный Михайловский замок. Роман был помечен 1946 годом и получил то же простое название. Знакомясь с романом «Михайловский замок», приходится констатировать присутствие в его тексте двух мифов о Франции – одного «королевского», другого «революционного». Первый необходим для характеристики образа мыслей царя Павла Петровича. В спальне его помещен портрет средневекового рыцаря-знаменосца кисти Жана Ледюка. При разговоре с Паленом, царь показал на портрет и заметил, что почитает французского рыцаря своим хранителем и советником. «Сам крестоносец, он вдохновил меня на великую идею негласного крестового похода на восставшие темные силы». Несколько выше, из текста Главы одиннадцатой, мы узнаем, что царь имел обыкновение укреплять свой дух чтением французского мистика Клода де Сен-Мартена. Второй миф нашел себе место при описании вольнолюбивых устремлений «лучших людей своего времени» – архитекторов Василия Баженова и Андрея Воронихина. Сведя их одним петербургским вечером у камина, Ольга Форш заставила Воронихина непринужденно повествовать об обстоятельствах французской революции, которым он был свидетелем, включая и штурм Бастилии, и сходки якобинцев. Слушая своего младшего товарища, Баженов тихо млеет и предается мечтам о будущей вольности. Случившийся тут же Карл Росси слушает друга, затаив дыхание. Надо сказать, что тут романистка, как говорится, взяла лишку. Впрочем, то ли написал бы иной из наших современников, пройдя через горнило «проработок» сталинского времени.

Последнюю из своих исторических книг О.Д.Форш написала, приняв все меры предосторожности – от цитаты из Ленина, предпосланной тексту, до заключающей его выдержки из Герцена. Повествующий о подготовке восстания декабристов и его крахе роман «Первенцы свободы», писавшийся в 1950–1953 годах, отвечал строгим требованиям советской критики. При чтении романа, возникает впечатление, что декабристы смутно предвидели дальнейший ход русского освободительного движения и с удовольствием приняли бы участие в пролетарской революции, если бы Провидение воскресило их столетием позже. В своих разговорах участники тайных обществ постоянно обращаются к опыту Великой Французской революции. При этом они понимают, что можно вооружить чернь и одним махом добиться успеха, но этот путь для них категорически неприемлем. Другое дело – тактика бонапартизма. В самом начале романа один из вождей заговорщиков отзывается о ней с одобрением: «Еще Пестель публично, на заседании членов Общества, произнес во всеуслышание, что правильное развитие революционной мысли в России должно привести непременно к цареубийству и по крайней мере – к десятилетней диктатуре новой власти для того, чтобы удержать все завоевания революции». Ниже по тексту романа, Пестель высказывается еще более прямо: «Уж если иметь над собой деспота, то, конечно, Наполеона. Как он возвысил Францию! Уважая исключительно дарование, а не знатность, он положил основу возвышению людей более справедливую, наметил новый, доселе закрытый предрассудками, путь…». Слушая его, другой вождь заговорщиков, Кондратий Рылеев, ужасается и восклицает: «Сохрани нас Бог от Наполеона!», а про себя начинает подозревать, «уж не метит ли сам Пестель в Наполеоны?».