Марк Твен - Позолоченный век

Завидев этот дом, Филип уже не мог сдержать нетерпения. Слава богу, ставни не закрыты - Руфь жива! Он взбежал по ступенькам и позвонил. Миссис Боултон встретила его на пороге.

- Филип! Вот радость!

- Как Руфь?

- Очень больна, но чуть лучше. Жар понемногу спадает. Когда совсем спадет, наступит самое страшное. Доктор боится, что у нее не хватит сил перенести кризис. Да, ее можно повидать.

Миссис Боултон провела Филипа в маленькую комнатку, где лежала Руфь.

- Конечно, это не то, что в нашем старом доме, - со вздохом сказала она. - Там было так просторно и прохладно! Руфь говорит, что ее прежняя комната кажется ей раем.

Мистер Боултон, сидевший у постели Руфи, поднялся и молча сжал руку Филипа. Единственное окно было распахнуто, но с улицы вливался раскаленный, не приносивший облегчения воздух. На столе стояла ваза с цветами. Глаза Руфи были закрыты; щеки ее пылали от жара, и она беспокойно металась по подушке, точно от боли.

- Руфь, - сказала мать, склоняясь над нею. - Филип приехал.

Руфь открыла глаза, и в следующее мгновенье взгляд ее прояснился - она узнала Филипа; когда он коснулся губами ее лба, она слабо улыбнулась и попыталась поднять исхудалую руку.

- Фил, милый, - шепнула она.

Помочь было нечем, оставалось только ждать, когда спадет эта жестокая лихорадка. Доктор Лонгстрит сказала Филипу, что Руфь, конечно, заразилась в больнице, но болезнь сама по себе почти не была бы опасна, если бы Руфь не переутомилась так и была не такая хрупкая и слабенькая.

- Последние недели она держалась на ногах только усилием воли, а воля у нее железная. Если же эта воля изменит ей теперь, то дело плохо. Сейчас вы, сэр, можете сделать для нее больше, чем я.

- А как? - поспешно спросил Филип.

- Уже одно то, что вы здесь, как ничто другое, вдохнет в нее жажду жизни.

Потом лихорадка спала, и жизнь Руфи висела на волоске. Два долгих дня она была как пламя свечи на ветру. Филип не отходил от постели больной, и она, казалось, чувствовала, что он здесь, и цеплялась за него, как человек, уносимый быстрым течением, цепляется за протянутую ему руку помощи. Стоило Филипу на минуту отлучиться, и она опять и опять обводила комнату тревожным взглядом, будто тщетно что-то искала. Филип так страстно, всеми силами души жаждал ее выздоровления, что его властная воля пробуждала и в ней волю к жизни.

После двух дней борьбы со смертью воля больной начала подчинять себе тело, и силы Руфи стали постепенно восстанавливаться. Еще через день доктор Лонг-стрит уже не сомневалась, что наступило улучшение.

- Я так хочу жить для тебя, Фил! - едва слышно прошептала Руфь, когда Филип сидел подле нее в этот день, держа ее слабую руку и стараясь уловить в ее лице малейший признак пробуждающейся спасительной решимости.

- Ты будешь жить, родная, ты должна жить, - сказал Филип, и вера, мужество и непреклонная воля, звучавшие в его голосе, были как повеление, как приказ, которому готово было повиноваться все ее существо.

Филип медленно возвращал ее к жизни, и она, беспомощная, послушная, с радостью подчинялась. Это было так ново для нее - всецело опереться на другого человека и черпать силы в его воле. Какая удивительная, новая и дорогая сердцу радость - сознавать, что ее подняли и несут во вновь обретенный счастливый мир, озаренный светом любви, что поднял и несет ее тот, кого она любит больше жизни.

- Любимый, - говорила она Филипу, - если бы ты не любил меня, мне было бы все равно, жить или умереть.

- А разве ты не хотела бы жить ради своей профессии?

- Подожди, когда в твоей шахте не останется угля и вы с папой опять вылетите в трубу, ты еще скажешь спасибо, что у твоей жены есть профессия.

Когда Руфь достаточно окрепла для переезда, ее увезли в Илион, так как чистый воздух был необходим для ее окончательного выздоровления. Вся семья отправилась с ней. Без Филипа Руфь не могла обойтись и дня, а мистер Боултон поехал взглянуть на чудесную шахту, пустить ее в ход и наладить сбыт угля. Филип настоял на том, чтобы Илион вновь перешел в собственность Боултона; себе он оставил только ту долю, которая предназначалась ему с самого начала; таким образом, мистер Боултон снова стал дельцом и немаловажной персоной на Третьей улице. Шахта оказалась богаче углем, чем предполагали, и, конечно, принесет им всем целое состояние, если ею разумно управлять. Биглер, который сейчас же узнал обо всем, был того же мнения, и с нахальством, свойственным ему и ему подобным, явился к Боултону за помощью: он купил несколько акций компании патентованных колес для железнодорожных вагонов, и ему нужна небольшая ссуда; этот негодяй Смолл совершенно разорил его!