Геннадий Янаев - ГКЧП. Был ли шанс?

— Участников ГКЧП арестовали, потом судили. Позже амнистировали. Генерал Варенников не согласился с такой формулировкой, потребовал пересмотра дела и добился полной реабилитации. У вас не возникало такого же желания?

— Возникало. Но прошло столько времени. Мы все в возрасте. Устали. И решили на этом поставить точку. Хотя мы прекрасно понимали, что нас рано или поздно выпустят. Конечно, могло произойти самодурство, и нас могли просто пустить в расход. За что нас судить? За то, что мы решили сохранить Советский Союз? Ведь факт остается фактом. 20 августа 1991 года представители шести союзных республик плюс Горбачев должны были подписать новый проект союзного договора. После него Советский Союз прекращал свое существование. Мы выступили против этого, потому что конституция и законы нам это позволяли. Когда я был в тюрьме, я сидел полтора года, нам то и дело меняли статью. То измена Родине, то злоупотребление служебным положением, то еще что-нибудь. То есть, понимали прекрасно, что измены Родине нет. Даже по чисто формальным признакам. Поэтому рано или поздно нас должны были выпустить и оправдать. Освободившись от этого дела, мы все активно включились в общественную жизнь. Это позволило нам сохранить здоровье, потому что человеческие возможности не безграничны. А Варенников пошел на то, чтобы над ним был процесс. И правильно сделал. Он вообще не совершил ни одного поступка, подпадающего под статью об измене Родине. Я тоже не совершал. Возможно, будучи председателем КГБ, я в чем-то где-то не так использовал силы и возможности. Возможно. А тут подоспела такая ситуация, расстреляли Белый дом. Сколько там человек убило, никто не знает. И нужно было как-то выйти из ситуации Белого дома. Поэтому и сидели.

— Как вы пережили неудачу ГКЧП?

— Страшно тяжело. Было горько, очень обидно. Мы взялись за правое дело и хотели помочь родному Отечеству, спасти его. Но не смогли… А потом, когда начался процесс следствия, меня как «паровоза» поставили первым. И я успел произнести речь на суде. Этим обстоятельством я очень доволен. И в своей первой книге эту речь воспроизвел. Говорил часов пять. Допрашивали меня на суде дней пять. Я придерживался такой тактики, мне задавали короткий вопрос, а я отвечал подлиннее.

— Кто были ваши следователи?

— Их было много. Один пришел, допросил, послушал и сказал такую фразу: «Я не все понимаю». И отказался вести мое дело. Другой поработал со мной дней пять. Он сказал: «Я рад, что я с вами поработал, но я больше не могу, я вас очень уважаю, но вести ваше дело не смогу». Потом пришел третий. Поработал немного со мной, заболел. Жаловался на сердце, плохой сон… Назначили следователя с периферии. Он работал долго. Такой крестьянского склада характера. Каждый день угощал меня карамелькой. И говорил: «Мы с вами оба коммунисты, только вы были в партии дольше меня. Но оказались по разные стороны баррикад». И все время оправдывался: «Я должен свою работу выполнять, поймите меня правильно». Потом он пришел и сказал, что идет на повышение. Я его поздравил и спросил, не про мою ли честь повышение? «Нет, — ответил он, — с вами все плохо, вы ни в чем не признаетесь». «Как? — удивился я, — я же все вам рассказываю откровенно, как было».

У меня действительно была такая тактика. Я говорил все, как было, не приукрашивая, ни скрывая ничего. Потом уже те следователи читали мою книгу и звонили. Говорили, я правильно все написал. Одному я заметил, что я его пожалел и не все про него расписал. Он согласился со мной. Не очень был честный человек, обманывал меня.

— Кто вас арестовывал? Проханов описывает людей в кожаных плащах, куртках…

— Меня арестовывал прокурор Степанков. Если вспоминать людей, которые с нами работали, то нужно сказать, что они чувствовали себя очень неуверенно, говорили извиняющимся тоном. Некоторые знаками давали понять, что идейно они нас понимают, и они с нами, но вынуждены выполнять свои обязанности. Сотрудники тюрьмы к нам очень хорошо относились. Пытались скрасить наш быт. Мне вообще давали работать помногу часов ночью. Закрывали глаза на то, что у меня горит свет до трех, четырех часов ночи. Бумагу давали, ручку. Многих поражало, что я на час раньше подъема вставал и целый час занимался гимнастикой. Один даже просил разрешения присутствовать на этой зарядке.

— На какое наследие КГБ может рассчитывать российское демократическое общество?

— Я много лет проработал в органах госбезопасности. При этом у меня богатый опыт работы в комсомоле, следственных, партийных органах. Потом дипломатом был. Я могу сравнивать коллективы. И я до сих пор преклоняюсь перед чекистами. Это образованные, грамотные люди. Рисковали собой. Каждый год мы кого-нибудь теряли. Разведчикам было очень тяжело работать. Я не замечал за ними подлости, ханжества. Много можно говорить о моральном облике сотрудников органов государственной безопасности, об их беспредельной преданности Родине, патриотизме, желании помогать товарищам. Я вспоминаю такую ситуацию, связанную со Средней Азией. В Таджикистане очень сильно были развиты клановость и землячество. Но не в КГБ. Несмотря на то, что сотрудникам приходилось работать в различных регионах республики, они никогда не ущемляли друг друга из-за того, что кто-то выходец из южных или северных областей. В этом они всегда были примером партийным органам, в которых, к сожалению, тенденции землячества прослеживались. Патриотизм сотрудникам госбезопасности был необходим, потому что без него нельзя рассчитывать на успех. И часто именно патриотизм помогал нашим разведчикам переигрывать иностранных соперников, в частности, американцев. Мне приходилось бывать во многих странах и встречаться со многими разведчиками. Я всегда старался поговорить с рядовыми сотрудниками. У нас в органах не было кичливости. Субординация соблюдалась, но кичливости из-за званий и регалий не было. И думаю, это тоже сплачивало людей. И думаю, так можно ответить на один из ваших предыдущих вопросов о том, почему сейчас так много бывших сотрудников силовых структур находится во власти. Они проверены временем. Им можно доверять, они не причинят стране вреда.