Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

В разгар скандала с Нобелевской премией Пастернак получал от пятидесяти до семидесяти писем в день — как от советских граждан, так и из-за границы. Многие соотечественники выражали ему свою поддержку, пусть и анонимно. Даже среди писем в «Новый мир» насчитывается примерно 10 % с выражением сочувствия. Их авторы, в основном молодые люди, высказывались за право Пастернака публиковать «Доктора Живаго» и свое право прочесть роман. Есть доказательства, что редакторы «Нового мира» пересылали письма [684] Kozlov, The Readers of Novyi Mir, 126. , защищавшие Пастернака, в КГБ.

Были также письма, которые ранили Пастернака. Он выделил одно, адресованное «Пастернаку от Иуды [685] См.: Борис Пастернак. Письмо О. Гончареву 18 февраля 1959 // Пастернак Б. ПСС. Т. 10, 430. : я предал только Иисуса, а ты — ты предал всю Россию». Некоторое время всю переписку Пастернака перехватывали. На встрече с Поликарповым Пастернак потребовал, чтобы ему отдали предназначенные ему письма и бандероли, и на следующее утро почтальонша принесла ему два полных мешка. По оценке немецкого журналиста Герда Руге [686] Ивинская. В плену времени, 324. , за период после присуждения Нобелевской премии и до смерти Пастернак получил от двадцати до тридцати тысяч писем. Радость от этих посланий, хотя они отнимали у него много времени, он выразил в стихах «Божий мир»:

Письма позволяли ему не чувствовать себя оторванным от мира; ему удалось восстановить связи со старыми друзьями на Западе и завязать отношения с такими писателями, как Т. С. Элиот, Томас Мертон и Альбер Камю. «Большое и незаслуженное счастье [687] Борис Пастернак. Письмо Н. Б. Сологуб 29 июля 1959 // Пастернак Б. ПСС. Т. 10, 509. , дарованное мне в конце жизни, заключается в том, чтобы быть связанным с многими достойными людьми в широком и далеком мире и общаться с ними в непосредственных, духовных и важных разговорах», — писал он в 1959 году. Он не ложился до двух-трех часов ночи [688] Зинаида Пастернак. Воспоминания // Борис Пастернак. Второе рождение, 375. , отвечая на письма на разных языках; при необходимости пользовался словарями. «Меня беспокоит их количество [689] «Boris Pasternak, The Art of Fiction № 25», интервью Ольге Карлайл // The Paris Review 24 (1960), 61–66. и необходимость ответить всем», — признавался он. Бывали моменты, когда ему хотелось «раствориться в частной жизни» [690] Gladkov, Meetings with Pasternak, 171. .

Кроме того, его беспокоило желание западных поклонников воскресить и переиздать его ранние стихи, которые, как ему казалось, лучше всего будет забыть. «Для меня невыразимое горе [691] Борис Пастернак. Письмо Джорджу Риви 10 декабря 1959 — см. «Nine Letters of Boris Pasternak», Harvard Library Bulletin 15, № 4 (октябрь 1967), 327. и боль, когда мне снова и снова напоминают о скудных зернах жизни и правды, перемежающихся бесконечностью мертвой, схематичной чуши и несуществующего, — говорил он одному переводчику. — Меня удивляют ваши… попытки спасти то, что заслуживает гибели и забвения». Он не радовался и слишком изощренным толкованиям его романа на Западе. Он отклонил и предложение Курта Вольфа издать сборник критических статей, которые тот предлагал назвать «Памятником «Живаго».

«Разве у доктора мало бед [692] Борис Пастернак. Письмо Курту Вольфу 12 мая 1959 // Lang, Boris Pasternak — Kurt Wolff, 105. ? — спрашивал Пастернак Вольфа в письме. — Памятник может быть только один: новая книга. И создать ее могу только я».

Вместе с появлением писем в «Литературной газете» 1 ноября появилось и сообщение ТАСС [693] Reuters, 1 ноября 1958. : если Пастернак «пожелает покинуть Советский Союз, социалистическое государство и народ, который он оклеветал в своем антисоветском романе «Доктор Живаго», не станут чинить ему препятствий. Он может покинуть Советский Союз и лично испытать «все прелести капиталистического рая».

На следующий день жена Пастернака сказала репортеру «Юнайтед пресс интернэшнл», что Пастернак плохо себя чувствует и должен отдохнуть. Она сказала, что высылка из Советского Союза — худшее, что может с ним случиться. «Я буду готовить ему [694] UPI, 2 ноября 1958. как можно лучше, и мы очень тихо проживем здесь год или дольше — без гостей и интервью».

Подобно Эмме Эрнестовне, экономке Виктора Комаровского из «Доктора Живаго», Зинаида видела себя хозяйкой «его тихого уединения» [695] Пастернак Б. Доктор Живаго, ч. 2, гл. 11. , которая «вела его хозяйство, неслышимая и незримая, и он платил ей рыцарской признательностью, естественной в таком джентльмене».