Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Развязанная Ждановым кампания была насыщена шовинистической враждебностью ко всему западному. Кампания распространилась на театр, кино, музыку, университеты и, наконец, на научные круги. Двоюродная сестра Пастернака Ольга, преподававшая в Ленинградском университете, записала в дневнике, что новый учебный год начался с выступления ректора перед профессорско-преподавательским составом в «русской рубахе под пиджаком с расхристанным воротом»; это символизировало поворот идеологии в сторону «великого русского народа». Она сетовала [183] Boris Pasternak and Olga Freidenberg, Correspondence, 252–253. : «любой, кто каким бы то ни было образом выказывает уважение к европейской культуре, клеймится за низкопоклонство перед Западом». Новыми основаниями для ареста стали «восхваление американской демократии» [184] Conquest, Stalin, 277. или «преклонение перед Западом».

Пастернак неизбежно должен был стать жертвой, и новый председатель союза писателей Александр Фадеев обвинил его в том, что он оторвался от народа — «не наш» [185] Hingley, Pasternak, 166. . Когда Пастернаку предложили печатно заклеймить Ахматову, он отказался и сказал, что слишком сильно ее любит. Чтобы помочь Ахматовой, которую к тому времени исключили из Союза писателей и оставили без средств к существованию, Пастернак время от времени подсовывал тысячу рублей ей под подушку, когда она приезжала в Москву и останавливалась в доме их общих друзей. В августе 1946 года Пастернак отказался присутствовать на собрании, где клеймили Ахматову и Зощенко. За это его исключили из состава правления СП. Пастернака предупредили: его, как и Ахматову, подозревают в эстетизме. Он ответил со свойственной ему беззаботностью: «Да, да, [далек] от народа [186] Barnes, Boris Pasternak. Т. 2, 233. , новые времена… знаете, ваш Троцкий однажды говорил мне то же самое».

9 сентября 1946 г. в «Правде» напечатали резолюцию Союза писателей, в которой Пастернака называли «безыдейным» и «далеким от советской действительности». В тот же вечер Пастернак устроил одну из первых публичных читок первой части романа в Переделкине. Он не читал газет, а жена не рассказала ему о нападках, поэтому читку не отменили. К Пастернаку пришли его сосед Чуковский с сыном Николаем, литературовед Корнелий Зелинский, который позже, после того как «Доктор Живаго» выйдет на Западе, примет участие в травле Пастернака, и еще десять или одиннадцать знакомых.

Чуковский неожиданно для себя понял, что «Доктор Живаго» поставил его в тупик. «Несмотря на очарование отдельных кусков [187] К. И. Чуковский. Дневник. Цит. по: Chukovsky, Diary, 10 сентября 1946, 359. , — писал он в дневнике, — роман показался мне чужим, запутанным и далеким от моей жизни; почти все в нем оставило меня равнодушным». Роман привел в замешательство и других близких Пастернаку людей, любивших его лирику. Когда Ахматова впервые услышала отрывок из романа, она осталась «крайне недовольной». Она говорила физику Михаилу Поливанову, другу Пастернака, что роман — «это гениальная неудача» [188] Поливанов М. Тайная свобода // Пастернак Б. ПСС. Т. 11, 471. . Когда Поливанов возразил, что роман захватывает «дух и людей той эпохи», Ахматова ответила: «Это мое время, мое общество, но я не узнаю его». Его сосед Всеволод Иванов жаловался после читки, что он не услышал того совершенного мастерства, какого ожидал от Пастернака, и что произведение показалось ему торопливым и грубым.

Пастернака не трогали те, кто жаловался на смешение стилей, на многочисленные совпадения, замедленность [189] Пастернак употребил это слово в письме к читателю. См.: Barnes, Boris Pasternak. Т. 2, 296. действия и поток персонажей, сравнимый с изобилием персонажей в обычном русском романе. Пастернак отвечал, что все углы его романа, включая его «неудачи», сделаны им сознательно. Гораздо позже, в письме поэту Стивену Спендеру Пастернак на своем своеобразном английском языке объяснял, что это «попытка представить в романе [190] Boris Pasternak, «Three Letters», Encounter 15, № 2 (август 1960), 3–6. всю последовательность фактов, людей и событий в их движущейся целостности, в развитии, в катящемся и крушащем вдохновении, как будто сама действительность обрела свободу и выбор и составляет себя из бесчисленных вариантов и версий». Он писал, что не столько стремился очертить характеры, как сгладить их, а совпадения показывают «свободу бытия, ее правдоподобную трогательность, граничащую с невероятностью». Пастернака больше не интересовали стилистические эксперименты; он стремился к «доходчивости». Он говорил, что хочет, чтобы роман «читался взахлеб» [191] Иванова Т. Борис Леонидович Пастернак» // Пастернак Б. ПСС. Т. 11, 285. любым человеком, «даже портнихой, даже судомойкой».