Александр Борщаговский - Русский флаг

Туман разошелся. "Форт" забрал влево, к середине Авачинской губы, порт загораживала Сигнальная гора. Удалому показалось, что он видит верхушки мачт "Авроры" и других кораблей, но это были только голые верхушки деревьев. Он видел брустверы батарей, куда более мощных, чем в прошлом году, на Сигнальной горе, на перешейке у Красного Яра, и не знал, что на этих батареях уже нет пушек и только кое-где валяются ядра, забытые под снегом при снятии порта.

Родная земля встречала его светлой весенней зеленью, беспокойными стаями птиц, солнечным паводком, мощью укреплений, возведенных за минувшие месяцы. Гордостью наполнилось сердце Удалого. Теперь он знал, что никому никогда не взять этой земли. Позвать бы сюда Зыбина и Ехлакова - пусть порадуются! - и крикнуть в три глотки, в три крепкие матросские глотки: "Ура!" - так, чтобы и за горой услыхали.

По вантам неровной шеренгой поднимались матросы, задирая кверху испуганные лица.

- Эге-ге-гей! - закричал Удалой, заставив матросов остановиться. Слышь, ребята! Стоит земля наша, гордая, красивая... Не сделайте сраму! Прощайте!

Широко взмахнув руками, он бросился вниз. Птицей мелькнул за сеткой снастей и скрылся в прозрачной воде Авачинского залива, рядом с фрегатом.

Матросы бросились к сеткам. Редкостная чистота и прозрачность воды позволяли несколько секунд наблюдать за Удалым.

Он все глубже уходил под воду, словно где-то там, на дне, было его спасение.

Он не хотел умереть от пули французского офицера, от выстрелов англичан, карауливших его у борта "Пика".

Может быть, он хотел коснуться дна, прильнуть щекой к земле, которая была его землей.

Три года спустя адмирал Эдмонд Айли в статье о петропавловской экспедиции, напечатанной в "Ревю де Де Монд", вспомнил русского матроса Семена Удалого: "Он исчез под водой, даже не пытаясь бороться против смерти и не делая тех движений, к которым прибегают вследствие чувства самосохранения даже люди, одаренные самой железной волей".

Опасаясь, что поступок Удалого окажет дурное воздействие на матросов перед сражением, контр-адмирал Брюсс приказал выдать экипажам по дополнительной чарке рому к обеду.

II

В ночь перед появлением англо-французской эскадры у берегов Камчатки отдаленный грохот поднял с постели Мартынова. Не только он, камчатский новосел, но и Маша не поняла сразу, что этот грохот не похож ни на артиллерийскую канонаду, ни на весеннюю грозу. Он нарастал в самых недрах земли, ширился, переходил в сильные, с правильными интервалами удары, сменявшиеся глухим, недовольным ворчанием. Короткие вспышки озаряли комнату дома Лыткина, где поселились Мартынов и Маша.

Заговорила Авачинская сопка - самый близкий из камчатских вулканов. Авангардные суда неприятеля, шедшие в полный ветер, зарифили паруса, боясь приблизиться к земле. Столбы огня, вставшие над сопкой, придавали ночному пейзажу грозный, устрашающий вид.

Поспешно одевшись, Мартынов вышел на крыльцо. На улице ни души. Местные жители привыкли к ворчанию Авачинского вулкана и разве что поглядывали в свои тусклые оконца.

Вернувшись в комнату, Мартынов сказал испуганной Маше:

- Не тревожься, Машенька. Это вулкан. Люди ушли, а земля настраивает куранты на воинственный лад.

- Хороший знак! - Маша натянула одеяло до подбородка и наблюдала за меняющимся цветом стен и потолка. - Это подают голос старые, забытые боги.

Маше захотелось рассказать о чудесных легендах, услышанных от Зарудного, о маленькой птичке чавычульке, что пела вчера под окном, радуясь своему возвращению. Но она промолчала. И без того имя Зарудного упоминалось слишком часто.

- Видно, чует земля приближение неприятеля. - Мартынов сел на край постели с зажженной трубкой. - Сердится.

Действительно, утро принесло важную новость: в море появилась неприятельская эскадра. Теперь у есаула, ныне камчатского начальника, оставалось не много дел. Несколько пушек, порох и ядра к ним спрятали в надежном месте. Зарыли в дресву все железо, оставшееся в Петропавловске. Часть соли и провианта из казенных магазинов увезли в Старый Острог, часть спрятали по домам оставшихся здесь казаков и камчадалов. Настенька, Юлия Егоровна и семьи некоторых казачьих чинов ушли, как и минувшим летом, в Авачу.

Маша оставалась в порту.

Нужно было что-то предпринять с китобойным судном "Аян", стоявшим на петропавловском рейде. Командир "Аяна", капитан Эмбер, приготовился к отплытию в тот самый момент, когда пришла эскадра Брюсса. Неприятель курсировал в двух милях от входа в Авачинскую бухту. Выход в океан был закрыт.