Константин Кайтанов - Повесть о парашюте

Высота 800 метров. Я, рассчитав точку прыжка, вылез из кабины самолета, стал на крыло и дал команду Халу-тину на вход в штопор. Нехотя, будто преодолевая сопротивление, самолет сначала медленно, а потом все быстрее стал вращаться вокруг своей оси, опустив нос ниже горизонта. Стоя на крыле штопорящего самолета, я дважды обернулся вместе с ним и, решив уже прыгнуть на третьем витке, вдруг инстинктивно оглянулся. За моей спиной что-то зашуршало, и не успел я моргнуть глазом, как купол главного парашюта повис на стабилизаторе, но раскрылся не полностью, а только кое-где образовал большие пузыри.

Ситуация была не из веселых. Дело в том, что летчик летел без парашюта и покинуть самолет не мог. Надо было что-то предпринимать. Сильно упираясь ногой в металлическую скобу снизу фюзеляжа, я приблизился к кабине летчика и крикнул: «Выводи! Давай газ!» Вскоре вращение прекратилось, нос самолета поднялся к горизонту, и на малой скорости самолет стал снижаться. Под нами, к счастью, был аэродром. Не разворачиваясь, на прямой, мы не сели, а плюхнулись прямо перед собой на землю.

Что же произошло? В момент подготовки к прыжку я, видимо, нечаянно зацепился за что-то вытяжным кольцом, и парашют раскрылся, попав на стабилизатор. Мы отделались легким испугом, а все могло кончиться значительно хуже.

Могу сказать, что нам с Халутиным повезло. Но дело здесь не только в везении. Оба мы действовали хладнокровно и осмотрительно. А прыжок из штопора я все-таки вскоре совершил. Только на другом аэродроме и с другим пилотом.

Как я потом узнал, незадолго до меня первые прыжки из штопора с учебной целью выполнили парашютисты Лац, Житков, Столяров. И позже работа над техникой прыжков из штопорящего самолета продолжалась. Особенно много для этого сделал опытный экспериментатор Ольховик, который совершил несколько удачных прыжков, но при выполнении последнего был задет хвостовой частью самолета Р-5 и погиб.

Безусловно, прыжок из штопорящего самолета Р-5 был сложнее и труднее, чем из самолета У-2. Это я вскоре испытал на себе, когда выполнил несколько таких прыжков. Когда промышленность создала учебно-тренировочные истребительные самолеты — «спарки», как называли их летчики, — то пришлось прыгать из этих самолетов.

Должен сказать, что отделиться от штопорящего истребителя, когда он находится в устоявшемся режиме штопора, то есть через полтора-два витка, — оказалось делом довольно трудным, и требовались значительные физические усилия.

Освоение прыжков из фигур высшего пилотажа давалось нелегко, иногда кончалось трагически. А все же мы продолжали эту работу не за страх, а за совесть. Я часто спрашиваю себя, что заставляло нас это делать. Что помогало преодолевать себя и многочисленные трудности?

И отвечаю: сознание долга, сознание того, что выработанная нами методика спасет жизнь многим летчикам. Так оно и было. И в мирной летной практике, и особенно потом, во время Великой Отечественной войны. Но об этом речь впереди. А пока я готовился к прыжку из пикирующего самолета.

Было пасмурно. Дымчатая пелена облаков висела над Гатчинским аэродромом на высоте 300–400 метров от земли. Пробив слой облаков, самолет набрал высоту 1800 метров, и летчик Лобанов, поднял руку — «приготовиться». Я встал во весь рост, держась за борта кабины. Летчик задрал нос машины вверх, резко сбавил газ и, когда самолет потерял скорость, энергичным движением ручки от себя перевел машину в режим крутого пикирования. В таком положении самолет развил скорость свыше трехсот километров в час.

Выжимаясь на руках, я поставил на сиденье одну ногу, затем вторую и, сильно оттолкнувшись руками и ногами, перевалился через левый борт самолета головой вниз. В то же мгновенье самолет со свистом опередил меня. Я падал затяжным прыжком секунд пять и, погасив скорость, приданную мне самолетом, раскрыл парашют.

От динамического удара на какой-то миг помутилось зрение, посыпались искры из глаз, и кажется, мышцы отделились от костей. Парашют сильно раскачивало, я снижался сквозь облака и вышел из них только на высоте около пятисот метров. Это означало, что с момента пикирования и до моего отделения от самолета мы потеряли около тысячи метров.

Прыжок из современного пикирующего даже винтомоторного самолета очень труден. Скорость достигает 600–700 километров в час. Естественно, что и парашютист в момент прыжка падает с такой же скоростью. При раскрытии парашюта в таких условиях возникают большие нагрузки, которые ни парашют, ни парашютист не могут перенести безболезненно. Вот почему необходима задержка раскрытия парашюта на 4–6 секунд. За это короткое время сопротивлением воздуха погасится инерционная скорость, приданная летчику самолетом. Самолет уйдет на значительное расстояние, и раскрытие парашюта произойдет в нормальной обстановке.