Константин Кайтанов: Наше небо

На палубе теплохода, полулежа в плетеной качалке, я отдыхал, довольный выбором пути к месту своего санаторного лечения.

Казалось, впервые так близко, так реально я вижу море, его прозрачно-синеватую глубину, далекие горизонты непривычной перспективы.

Полет и прыжок над водою никогда не вызывали у меня подобных ощущений.

— Природа хороша! — словно читая мои мысли, произнес старик, расположившийся со мной рядом.

Я взглянул на него с явным недружелюбием. Хотелось одиночества, тишины.

— Я плохо различаю, капитан, что там на горизонте, справа по борту. Разведчик или бомбовоз, — не дожидаясь ответа, продолжал мой сосед.

Профессиональный инстинкт заговорил во мне. Я взглянул на горизонт. Морской гидросамолет разведывательного типа шел на небольшой высоте над изумительно спокойной штилевой гладью моря.

— Разведчик, — ответил я, обернувшись к высокой, еще бодрой фигуре старика. Глубокая седина прошила его виски, клинообразную бородку, которая удлиняла его строгое лицо. Из-под обесцвеченных проседью бровей смотрели удивительно ясные, добрые глаза. Мне стало неловко за мою непочтительность.

— Видимо, вы работали в авиации? — наудачу спросил я.

Старик выпрямился, задумался, словно подыскивая точный ответ на мой вопрос.

— Я не работал, а летал. Это не одно и то же… Впрочем, теперь эти понятия совершенно неотделимы друг от друга. Я слежу за нашей авиацией и отлично понимаю, что нельзя летать, не работая над совершенстванием полета, его техники…

— Простите, а на чем же вы летали? — спросил я, уже разжигаемый любопытством.

— На ваш вопрос я отвечу вопросом. Мациевича, летчика, знали?

— Я только читал о нем. Я появился на свет, когда Мациевич разбился. В тот год стояли сильные морозы, и моя мать сильно беспокоилась, хватит ли у нее пеленок и одеял, чтобы укрыть меня от холода.

— Судя по всему, — шутливо перебил меня собеседник, — пеленок хватило, и вы перенесли тот морозный тысяча девятьсот десятый год. А Лева, — так звали моего друга Мациевича, — погиб для авиации, не выполнив и доли своих прекрасных планов. Кстати, знаете ли вы историю его гибели?

— Очень мало.

— Если вам не будет скучно, я охотно расскажу ее…

Теплоход ошвартовался у шумной пристани Сухуми. Мы отправились на берег.

Нагрузившись фруктами, мы возвратились на теплоход, и несколько времени спустя я слушал врезавшийся в мою намять рассказ.

«…Представляете себе старые Коломяги? Большой летный луг. Нарядная толпа. Все торопятся, словно уже опоздали, хотя до объявленного начала более получаса.

Кричащие, красочные плакаты на заборе: «Стихия побеждена!», «Первый русский авиатор в поднебесьи!»

Огромный забор расписан зазывательной рекламой. Оглушительный гул, базарный крик, голосят мальчишки, разбрасывающие листовки с портретом Мациевича.

Полиция безуспешно пытается направить в русло людской поток. Под натиском толпы длинный ряд лотошников, образовавших как бы естественный коридор вдоль забора, скоро оказывается оттертым в канаву. Оттуда слышны выкрики мороженщиков, орешников.

Аэродром — огромное поле. Взлетная черта обозначена жирной меловой линией, перед ней аэроплан Мациевича. Туда устремляются взгляды толпы, уже расположившейся вдоль прямоугольника поля и непрерывным потоком продолжающей двигаться в широко распахнутые ворота.

Взоры всех прикованы к аэроплану, напоминающему металлическую стрекозу, у которой крылья скреплены тонюсенькими стяжками. Мотор, фюзеляж, если можно назвать фюзеляжем часть, где сделано подобие подвижного сидения, — все это казалось совершенно самостоятельными частями в нашем первом летающем аппарате.

Должен оговориться. Если считать Европу (я имею в виду Францию) прабабушкой современной авиации, то Россия в те годы приходилась ей только внучкой. Братья Вильбур и Орвилль Райт совершили свой первый полет еще в декабре 1903 года, а через два-три года у них появилось множество иностранных конкурентов, пытавшихся оспаривать авторское право на изобретение. В России аэроплан появился только в 1909 году, но это скорее был аттракцион. В 1910 году моему другу пришлось летать на аэроплане, который ничем не отличался от примитивных райтовских первенцов.