Константин Кайтанов: Наше небо

Ребята подсели ближе.

— «Я, говорит, хотя в первый раз вел машину, но убежден был, что выдержу. Взлет был хорош. Летели в учебной. Как полагается — спереди я, сзади — инструктор. Пусть, думаю, смотрит, рыжий, как летать нужно. Делаю круг, иду по прямой, только чувствую, что машину на разворот тянет. Прибавляю газу, пытаюсь выровнять — смотрю назад, а он, сукин сын, нарочно в вираже держит самолет (управление-то двойное) — как, дескать, буду реагировать. Ну, а я реагирую — бросил ручку, поднял вверх руки — смотри, мол, не управляю. И он руки поднял… Я хватился тогда за штурвал, но поздно, над головой что-то звякнуло, хрустнуло, меня ударило по затылку… Машина плюхнулась на землю… Ладно, еще под нами оказалась пашня — отделались ушибами…»

— Ну, и что же? — спросили мои зачарованные слушатели.

— Ну, и списали, конечно, парня из авиации. А не будь инструктора, пожалуй, и сейчас бы…

— Но ведь инструктор-то был прав, — возразил товарищ.

— А вообще не люблю я советчиков, — грубо отрезал я. — Иду в истребиловку, не уговаривайте.

Экзамены начались хорошо. Бесповоротно убежденный в своем призвании, я взял расчет на заводе и попрощался со всеми знакомыми.

— Еду в авиацию.

Врачи также признали меня годным. Оставалось показаться только терапевту, и через день, сделав кое-какие покупки к отъезду, я зашел к врачу, уверенный в безупречном состоянии своего здоровья.

— Негоден, — вдруг ошарашил меня маленький старичок, тщательно выслушав мои легкие.

— То есть… как негоден… — еле пролепетал я.

— Негоден, голубчик, — по складам произнес старичок, приподняв очки.

И, увидев вдруг смякшее, серое мое лицо, более ласковым голосом повторил:

— Негоден, милый… Годика через два, пожалуй…

Пришибленный, опозоренный, побрел я на завод, полный стыда и конфуза.

«Хвастун. Что я скажу? Засмеют…»

Тихо вошел в контору и, словно больной, протянул свои документы.

Год спустя я снова переступил порог медицинской комиссии, с неотвязчивой мыслью о маленьком старичке-терапевте. Хотя на этот раз, выслушивая мою грудь, меня вертел здоровенный дядя, все казалось, что вот-вот в пустом кабинете, как и год назад, раздастся запечатлевшийся на всю жизнь сухой, металлический голос старичка, красноярского терапевта в очках.

Но врач не произнес ни единого слова. Черкнув что-то пером, он протянул мне листок; от волнения я не мог взять его в руки.

Меня приняли в летную школу.

Весной 1928 года я приступил к обучению летному делу. Впервые на самолете поднялся в воздух.

Пилотировал опытный летчик Ревенков, низенького роста, не расстававшийся с короткой трубкой. Курил он всегда и всюду, даже в полетах. Первый полет, которого я так долго ждал, меня немного разочаровал, до того все было спокойно и необычайно просто.

Сразу же после взлета я начал по карте сличать местность, но скоро запутался. Ревенков, делая бесконечные виражи и восьмерки, лишил меня всякой ориентировки.

После первого ознакомительного полета мы приступили к первоначальному обучению рулежке. Мы должны были научиться вести самолет на землю по прямой, производить развороты на девяносто градусов и кругом, познакомиться с управлением самолета. Машина, на которой мы проходили рулежку, не взлетала — крылья ее были порваны, то есть освобождены от верхнего покрытия, отчего самолет имел ничтожную подъемную силу и большое сопротивление. В сильный ветер или с трамплина такой самолет может подскочить вверх не более, чем на один-полтора метра. Копоть и отработанное масло толстым слоем покрывали фюзеляж и крылья самолета, на котором мы учились рулить. Держать этот самолет в чистоте стоило огромных усилий.

В школе мы научились не только летному делу. Стояли на часах, были дневальными, дежурили на кухне, чистили картофель.

Отлетала дешевая книжная романтика. В школе мы услышали о подвигах наших летчиков в гражданской войне, о подлинной героической романтике.

В 1929 году я был принят кандидатом в члены ВКП(б).

Летом этого же года меня перевели в город. Здесь-то и началась настоящая, повседневная летная учеба. Инструктором в нашу группу назначили молодого летчика Аникеева, только что окончившего эту же школу. Обучение началось на самолете типа «Avro bebi», по-нашему он назывался «У-1» (учебный первый). Это был двухместный биплан деревянной конструкции с ротативным девятицилиндровым мотором «РОН» в сто двадцать лошадиных сил.

В один из первых же полетов с Аникеевым неожиданно получаю по телефону распоряжение: