Серго Берия - Мой отец – нарком Берия

Хотя именно тогда партия давила лженауку кибернетику… Ее ЦК, аппарат, как всегда, были далеки от реальных вещей.

Юрий Жданов с товарищами громил кибернетику, а страна выпускала для «оборонки» эти крайне необходимые нам машины. Их болтовня нам не мешала, потому что к таким серьезным вещам, как ядерный, ракетный проекты, партийных работников и близко не подпускали. В других отраслях, где они имели возможность вмешиваться, они, конечно, мешали здорово… А Сталина интересовало дело. Цену аппарату ЦК он знал, поверьте… Он ему был нужен лишь для контроля. Во всяком случае – знаю это точно – противником вычислительной техники он не был. Напротив, выделялись соответствующие средства, предприятия переходили на выпуск новой продукции.

Да, с позиций сегодняшнего дня можно, безусловно, сказать, что следовало больше средств вкладывать в перспективное дело, но вспомните, какое это было непростое время. Если бы столь грандиозная задача была поставлена даже не сегодня, а, скажем, в более благополучные восьмидесятые годы, не уверен, что можно было бы достичь подобного. А тогда, после такой страшной войны, с нуля начинали. Но ведь справились.

Михаил Первухин, в послевоенные годы министр химической промышленности, заместитель председателя Совета Министров СССР, в своих воспоминаниях, написанных еще в конце шестидесятых годов и опубликованных лишь недавно, утверждал, что «в случае неудачи нам бы пришлось понести суровое наказание за неуспех». «Конечно, мы все ходили под страхом», – вторит ему Ефим Славский, в те годы первый директор атомного комбината, а впоследствии трижды Герой Социалистического Труда, министр среднего машиностроения СССР. В других источниках прямо говорится, что Лаврентий Павлович приехал на полигон с двумя списками сотрудников – один был наградной, другой, в случае неудачи, для ареста… Поговаривают даже, что отец якобы до самой последней минуты не верил, что бомба взорвется…

Баек на сей счет ходит действительно много. И об этих списках я читал, и о прочем… А правда такова. Тогда, в августе 1949 года, я сам присутствовал при взрыве первой советской атомной бомбы, так что обо всем знаю не понаслышке. Дописались даже до того, что отец был после взрыва в дурном настроении, потому что не успел первым доложить об удачных испытаниях Сталину.

Реакцию своего отца я помню прекрасно. Все было совершенно иначе. Сразу же после взрыва отец и Курчатов обнялись и расцеловались. Помню, отец сказал тогда: «Слава Богу, что у нас все нормально получилось…» Дело в том, что в любой группе ученых есть противники. Так было и здесь. Сталину постоянно писали, докладывали, что вероятность взрыва крайне мала. Американцы, мол, несколько попыток сделали, прежде чем что-то получилось.

И отец, и ученые, привлеченные к реализации атомного проекта, об этом, разумеется, знали. Как и о том, что чисто теоретически – уже не помню сейчас, какой именно процент тогда называли, – взрыва может не быть с первой попытки. И когда бомба взорвалась, все они, вполне понятно, испытали огромное облегчение. Я смотрел на отца и понимал, какой ценой и ему, и людям, которые не один год с ним вместе работали, достался этот успех.

Как пишут сейчас, «это был триумф Берия»… Но это был триумф Советского Союза, советской науки. Задача, что и говорить, была выполнена колоссальная.

Откровенно говоря, лично на меня этот взрыв такого впечатления, как на моего отца, Курчатова и других людей, – а в бункере нас было человек десять, – не произвел. Впечатление, безусловно, сильное, но не потрясающее. На меня, скажем, гораздо большее впечатление произвели испытания нашего снаряда, который буквально прошил крейсер «Красный Кавказ». В один борт корабля вошел, из другого вышел. Но это была НАША разработка, в которую столько было вложено мною и моими товарищами. А здесь… Я, конечно, отдавал себе отчет, что присутствую при необыкновенном событии. Создана бомба невероятной разрушительной силы, – все это имеет колоссальное значение для нашей страны. Но эмоциональное восприятие было все же иным. Я хорошо знал, что подобные испытания проходили у американцев и как они проходили. Словом, довольно спокойно отошел я от телескопа, а их в бункере было установлено несколько.

Для Курчатова и моего отца с этим взрывом был связан целый этап жизни. Конечно, им все то, что случилось, было близко и дорого.

Когда пишут сейчас обо всех этих вещах, неточностей допускают много, а зачастую и врут безбожно. Не было и в помине никаких списков, а если кто-то утверждает, что ученые боялись отца, пусть останется это на его совести. Отношения были совершенно иными.