Серго Берия - Мой отец – нарком Берия

Ядерный щит, как до недавнего времени мы с гордостью называли ракетно-ядерное оружие, был создан раньше. Создан потом и кровью, но именно он с конца сороковых прикрывал Советский Союз. Но там, на Семипалатинском полигоне, и тогда, 29 августа сорок девятого, мы не были первыми. Еще раньше, в половине шестого утра 16 июля 1945 года ослепительная вспышка накрыла заокеанский полигон Аламогордо. Так начиналась многолетняя изнурительная гонка, в которой нам так и не суждено было оказаться победителями…

Прошло уже немало лет, но покров тайны с истории создания ядерного оружия полностью не снят. Увы, даже появившиеся в последние годы публикации на эту тему, вопреки ожиданиям, не столько внесли долгожданную ясность, сколько распалили дремавшие под бдительным оком цензуры страсти. Так где же она, правда о бомбе, обладать которой стремились и мы, и наши союзники, и наши противники?

Эта глава посвящена почти неизвестной странице жизни моего отца. Но вместе с тем это и попытка откровенного рассказа о выдающихся советских и зарубежных ученых, о судьбах, подчас трагических, тех людей, которые волей судьбы оказались в орбите советского ядерного проекта и аналогичного «Манхэттенского проекта» в США. А еще хотелось, читатель, рассказать тебе о тех, кого называют «атомными» разведчиками. Так уж получилось, что советской разведке в создании секретного оружия была отведена особая и отнюдь не последняя роль…

Из воспоминаний Уинстона Черчилля:

«17 июля пришло известие, потрясшее весь мир. Днем ко мне заехал Стимсон и положил передо мной клочок бумаги, на котором было написано: “Младенцы благополучно родились”. Я понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. “Это значит, – сказал Стимсон, – что опыт в пустыне Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана…” Сложнее был вопрос о том, что сказать Сталину. Президент и я больше не считали, что нам нужна его помощь для победы над Японией. В Тегеране и Ялте он дал слово, что Советская Россия атакует Японию, как только германская армия будет побеждена, и для выполнения этого обещания уже с начала мая началась непрерывная переброска русских войск на Дальний Восток. Мы считали, что эти войска едва ли понадобятся, и поэтому теперь у Сталина нет того козыря против американцев, которым он так успешно пользовался на переговорах в Ялте. Но все же он был замечательным союзником в войне против Гитлера, и мы оба считали, что его нужно информировать о новом великом факте, который сейчас определял положение, не излагая ему подробностей. Как сообщить ему эту весть? Сделать ли это письменно или устно? Сделать ли это на официальном или специальном заседании, или в ходе наших повседневных совещаний, или же после одного из таких совещаний? Президент решил выбрать последнюю возможность. “Я думаю, – сказал он, – что мне следует просто сказать ему после одного из наших заседаний, что у нас есть совершенно новый тип бомбы, нечто совсем из ряда вон выходящее, способное, по нашему мнению, оказать решающее воздействие на волю японцев продолжать войну”. Я согласился с этим планом.

…На следующий день, 24 июля, после окончания пленарного заседания, когда мы все поднялись со своих мест и стояли по два и по три человека, я увидел, как президент подошел к Сталину и они начали разговаривать одни при участии только своих переводчиков. Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдают эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина. Я сейчас представляю себе всю эту сцену настолько отчетливо, как будто это было только вчера. Казалось, что он был в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! И может быть, будет иметь решающее значение для всей войны с Японией! Какая удача! Такое впечатление создайтесь у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно. Ничто не помешало бы ему сказать: “Благодарю вас за то, что вы сообщили мне о своей новой бомбе. Я, конечно, не обладаю специальными техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта в области этой ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?”. Но на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, и беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я подошел к Трумэну. “Ну, как сошло?” – спросил я. “Он не задал мне ни одного вопроса”, – ответил президент. Таким образом, я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов… Советской делегации больше ничего не сообщали об этом событии, и она сама о нем не упоминала».