Платон Васенко - Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича

Выход посланников Земского собора через Спасские ворота на Красную площадь 21 февраля 1613 года, чтобы сообщить о решении Земского собора об избрании Михаила Федоровича

Любопытно выяснить то настроение, которое господствовало в Москве незадолго до созвания собора. Новый летописец сообщает нам по этому поводу известие, что захваченный в одном из подмосковных боев «смольянин Иван Философов» был подвергнут допросу: «Хотят ли взять королевича на царство, и Москва ныне людна ли, и запасы в ней есть ли?». Ему же, – продолжает летописец, – даде Бог слово, что глаголати, и рече им: «Москва людна и хлебна, и на то все обещахомся, что всем помереть за православную веру, а королевича на царство не имати». Когда же польский отряд, напуганный словами Философова, поспешно отступил от Москвы, пленник был допрошен самим королем и панами радными. «Он же не убоялся ничего, тож поведаша королю и паном радным» 279. В рассказе Нового летописца о Философове нельзя видеть, как это сделал С. Ф. Платонов в своей интереснейшей статье «Московское правительство при первых Романовых», «эпической редакции» показаний смоленского сына боярского 280. В настоящее время мы знаем, что еще в самом 1612 году князьям Трубецкому и Пожарскому слова Философова известны были приблизительно в том же освещении. «Они взяли, – пишут про поляков Трубецкой и Пожарский в Осташков в декабре 1612 года, – также несколько пленных из наших, между ними одного смоленского боярина 281, Ивана Философова по имени, который разсказал врагу о том, как мы оклялись между собой, что мы будем считать всех польских и литовских людей за наших отъявленных, вечных врагов, а также отказались от его сына со всеми прочими. И когда король узнал, что он ничего не может сделать ни хитростью, ни силой, снова он должен был уйти назад со всем своим войском» 282. Таким образом, сообщения Нового летописца совпадают в общем с официальными сведениями 1612 года и, вероятно, на них основываются. На чем же были основаны сведения московских военачальников? Не знаем в точности, на чем, но лично убеждены, что на показаниях самого Философова. Он, по-видимому, был отпущен или бежал из плена и, явившись в Москву, подал «сказку» о своем невольном пребывании у врагов и о своих речах полякам, причем придал им благоприятный для себя смысл.

Однако в настоящее время мы имеем другую версию показаний Философова и, думаем, гораздо более близкую к тому, что действительно говорил этот смолянин, сын боярский, очутившись в польском плену. Как свидетельствует донесение князя Даниила Мезецкого и дьяка Ивана Грамотина, служивших в то время Речи Посполитой, королю Сигизмунду и сыну его Владиславу, русские люди затеяли с посланными польского короля «задор и бой» 283. «И на том бою, – доносили Мезецкий и Грамотин, – взяли смольянина, сына боярского Ивана Философова, а в роспросе, господари, нам и полковником сын боярский сказал, что на Москве у бояр, которые вам великим господарям служили и у лучших людей хотение есть, чтоб просити на государство вас, великаго господаря королевича Владислава Жигимонтовича, а именно де о том говорить не смеют, боясь казаков, а говорят, чтобы обрать на господарство чужеземца, а казаки де, господари, говорят, чтобы обрать кого из русских людей, а примеривают Филаретова сына и воровскаго Калужскаго. И во всем де казаки бояром и дворяном сильны, делают, что хотят. А дворяне де и дети боярские разъехалися по поместьям, а на Москве осталось дворян и детей боярских всего тысячи с две, да казаков полпяты тысячи человек, да стрельцов с тысячу человек, да мужики, чернь. А бояр де, господари, князя Федора Ивановича Мстиславскаго с товарищи, которые на Москве сидели, в думу не припускают, а писали об них в городы, ко всяким людям, пускать их в думу или нет? А делают всякие дела князь Дмитрий Трубецкой, да князь Дмитрий Пожарский, да Куземка Минин. А кому вперед быти на господарстве того еще не постановили на мере» 284.

Приведенное показание Философова очень интересно. В нем много фактического материала и ценных указаний. Правда, можно не вполне верить тому, чтобы «у лучших людей» было «хотение» избрать Владислава 285. По крайней мере, другой современник описываемых событий, Богдан Дубровский, посылавшийся новгородцами в Москву для переговоров относительно избрания Карла-Филиппа, утверждал нечто иное. Он рассказал в ответ на расспросы шведского вождя Делагарди, что «они (бояре) также предписали в это время созыв собора в Москве для выбора великого князя, и все они будут желать его княжескую милость герцога Карла-Филиппа, и потому хотят обсудить, кого отправить послами на встречу его княжеской милости, если его княжеская милость сюда затем приедет. Потому что они откровенно сказали, что должны добиться мира и помощи с этой стороны, так как не могут держаться против войск и Швеции, и Польши сразу» 286. Нельзя, разумеется, отрицать существования среди русских людей того времени, и в особенности в высших слоях народа, некоторых и, быть может, даже очень влиятельных лиц, склонных по тем или иным соображениям к избранию польского или шведского королевича. Но, несомненно, такие люди были в меньшинстве, и показания Философова и Дубровского продиктованы, скорее всего, желанием сказать что-нибудь приятное полякам и шведам и уклониться от истины, тем более что в сношениях с иноземцами московские люди позволяли себе всякие хитрости и притворство.