Карл Ботмер - С графом Мирбахом в Москве

Положение, которое застал граф Мирбах, прибыв в Москву в конце апреля 1918 года, было крайне тяжелым и запутанным. Как показали результаты выборов в Учредительное собрание, большевистское правительство могло рассчитывать как на прямых своих сторонников лишь на скромное меньшинство русского населения - даже если считать только Великороссию. Правда, за ним шла, вначале, и партия "левых социалистов-революционеров". Но уже на вопросе: принять или отклонить Брестский мир, между обеими партиями возникли разногласия, которые впоследствии приняли очень острую форму.

Военная сила, которой располагало советское правительство, состояла, главным образом, из некоторого количества хорошо дисциплинированных и испытанных в бою латышских полков Так называемая "Красная гвардия", по существу, представляла собой пеструю наспех собранную толпу людей, которых еще только предстояло сорганизовать и обучить.

Вовне советская республика находилась в войне с Финляндией, Украиной, Донским казачеством, с горскими племенами Кавказа и большей частью Сибири. [...] Вставала, далее, опасность и со стороны турок, продвижение которых на Кавказ вышло далеко за пределы округов Карса, Ардагана и Батума; они угрожали прежде всего бакинскому нефтяному району, имеющему столь важное значение для снабжения России топливом. И, наконец, в течение июня месяца показались войска Антанты на побережье Мурмана.

Германия открыто встала на сторону финнов и украинцев, помогая им оружием против советской России. Эта борьба не прекратилась и с официальным заключением мира, по которому Россия обязывалась признать Финляндию и Украину. Ибо внутри этих стран продолжалась борьба между правительственной властью и большевиками, причем мы оказывали помощь правительственной власти, а советская Россия - большевикам. Кроме того, немецкие войска, стоявшие в южной России, поддерживали донских казаков, воевавших с советской Россией под командованием генерала Краснова. И, наконец, Германия оказывала поддержку Грузии в ее борьбе за самостоятельность.

Тот факт, что вне границ Великороссии - совершенно еще не уставившихся - мы по-прежнему вели вооруженную борьбу с большевиками и их Красной гвардией, должен был, естественно, затруднить установление добрых отношений с Великороссией, находившейся под властью советского правительства, и чрезвычайно затруднить для Германии доступ к великорусским запасам и вспомогательным источникам. Но, независимо от этого усложнения задачи, нельзя было с самого начала не усомниться в том, возможно ли вообще достижение нашей цели в Великороссии, имея дело с таким правительством, которое заключенный с нами мир совершенно открыто называло только "передышкой" и снова и снова провозглашало мировую революцию, начиная с Германии, своей целью.

Во всяком случае, скоро обнаружилось, что осуществление Брестского договора и установление экономических отношений наталкивается на чрезвычайные трудности. Наши попытки получить доступ к русским товарным запасам потерпели крушение не только в отношении съестных припасов, которых и в самой России было чрезвычайно мало, но и в отношении фактически имевшихся в наличности и лежавших без пользы столь важных для войны сырьевых материалов, как медь, никель, резина, масла и т.д. Внешне эти трудности проявлялись, главным образом, как следствие предпринятой большевиками "социализации" предприятий и товарных запасов, благодаря которой свободная торговля стала невозможной. Внутреннее же противодействие сказалось в том факте, что все без исключения деловые переговоры с большевистским правительством, в распоряжении которого находились все запасы, постоянно им откладывались и не доводились до конца.

Таково было смутное и безотрадное положение вещей, когда 6 июля 1918 года пришло известие об убийстве графа Мирбаха в здании германского представительства и о попытке левых социалистов-революционеров непосредственно вслед за этим овладеть властью путем восстания, которое, однако же, быстро было подавлено. Сведения, поступавшие из различных источников, о связи между этими двумя событиями были вначале противоречивы и не давали ясной картины. Но уже сам по себе факт преступления бросал, подобно молнии, достаточно яркий свет на те тяжкие, прямо невыносимые условия, с которыми нам приходилось считаться в России.

Со времени брестских переговоров тревога о том, как сложатся наши отношения с Востоком, не покидала меня ни на минуту. Все сведения, которые поступали из наших миссий в Москве, в Гельсингфорсе, в Киеве и на Кавказе, только усиливали ее. Еще больше она возрастала благодаря тому обстоятельству, что в нашей политике на Востоке не было выдержанной линии, что она была полна противоречий, не давала никакой сколько-нибудь реальной пользы и вела лишь к распылению наших сил, прикрепляя их к отдаленным от главного фронта пунктам. Основное зло по-прежнему коренилось в старой ошибке - в столь безмерно затруднившей брест-литовские переговоры несогласованности политического и военного руководства, несчастное влияние которой так сказалось на Брестском мире. Граф Мирбах и егосотрудники, судя по тому, что я и тогда уже мог констатировать и что подтвердилось впоследствии, стали на правильный путь, пытаясь придать нашей политике на Востоке единство направления и действуя в смысле постепенного поворота и изменения ее курса. Министерство иностранных дел, глава которого разделял, конечно, взгляды графа Мирбаха, не сумело, однако же, провести эту точку зрения в жизнь и даже, в конце концов, само предложило свои услуги для существенного ухудшения Брестского мира. Внесение ясности и вопросы восточной политики представилось мне вдвойне необходимым после того, как в ходе военных операций на Западе выяснилась призрачность надежд на решительную победу на Западном фронте, и с тех пор, как мне стало известно, что наше верховное командование высказалось за вмешательство дипломатии в интересах окончания войны.