Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Исход трехсторонних переговоров, как и содержание принятого полутора годами позже решения Политбюро «О польско-германском ржаном соглашении» [1474], определить не удалось.

17 марта 1934 г.

Опросом членов Политбюро

161/141. – О литературной конвенции с Польшей.

Разрешить НКИД вступить в переговоры и заключить литературную конвенцию с Польшей.

Выписка послана: т. Литвинову.

Протокол № 3 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 20.3.1934.– РГАСПИ. Ф. 17. On.162. Д. 16. Л. 19.

Предположительно, это постановление явилось реакцией на записку М.М. Литвинова от 16 марта 1934 г. (№ 9608), в которой он просил руководство ЦК открыть возможность для осуществления инициатив, ранее обсуждавшихся представителями СССР и Польши (торговый договор и др.). Текст записки не выявлен.

К середине 30-х гг. двустороннее урегулирование проблемы авторских прав при публикации в СССР и Польше переводной литературы отвечало, в первую очередь, советским интересам (из 567 произведений, опубликованных в СССР в переводе с иностранных языков в 1933 г., только одно принадлежало современному польскому автору, в других странах было опубликовано 67 таких произведений) [1475].

Сведений о заключении советско-польской литературной конвенции не обнаружено.

18 марта 1934 г.

Опросом членов Политбюро

175/155. – О Прибалтике.

Принять предложение т. Литвинова по его записке от 17.III. с.г. с поправкой т. Сталина.

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 3 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 20.3.1934.– РГАСПИ. Ф. 17. On. 162. Д. 16. Л. 19.

М.М. Литвинов в конце февраля– начале апреля был болен гриппом и работал дома (принимал коллег и т. д.) В наркомате его замещал Н.Н. Крестинский, этим объясняется адресация ему выписки из протокола Политбюро. Содержание обращения Литвинова в точности неизвестно, существо внесенных им предложений устанавливается по материалам НКИД.

Отказ Польши от совместной с СССР декларации о сохранении независимости прибалтийских государств (официально сообщенный НКИД 3 февраля) оказался подкреплен нежеланием Ю. Бека продолжать обсуждение этой темы в московских беседах середины февраля. «Чрезвычайно характерно, – выражал распространенное мнение Б.С. Стомоняков, – что, приехав в Москву, Бек не только решительно и окончательно отклонил какую-либо совместную акцию с нами для защиты независимости Прибалтики, но – что является еще более показательным – не поднял вопроса о конкретном сотрудничестве в области разоружения» [1476]. Единственным существенным результатом визита польского министра в СССР являлась договоренность о продлении советско-польского пакта ненападения на десятилетний срок. После возвращения Бека в Варшаву в двусторонних отношениях наступила пауза. Анализ польской общественной жизни приводил НКИД к заключению, что «мы имеем дело с директивой [Пилсудского. – Авт. ] задержать дальнейшее сближение с СССР» [1477]. «Отсутствие до сих пор официального ответа поль[ского] пра[вительства] на предложение тов. Литвинова, – сообщал Стомоняков полпреду в Варшаве в середине марта, – показывает, что поляки не считают даже нужным особенно церемониться с нами. Мы считаем, однако, нецелесообразным проявлять дальше нашу заинтересованность в этом деле» [1478].

Советская дипломатия, таким образом, стояла перед необходимостью как адаптировать свою линию в отношении стран Прибалтики к ситуации сложившейся после подписания 26 января 1934 г. польско-германского соглашения о неприменении силы в двусторонних отношениях и срыва проекта советско-польской декларации о Прибалтике, так и изыскать способ оказания давления на Варшаву, выказывавшей предпочтение сближению к Берлином. Эта непростая задача облегчалась для советской дипломатии тем, что Рига, Каунас и Таллин разделяли беспокойство Москвы относительно последствий польско-германской декларации. Являясь декларацией, а не договором, она не содержала «обычной клаузулы об утрате пактом силы или о праве одной из сторон отказаться от пакта, если другая сторона нападет на какое-нибудь третье государство». «Невозможно представить себе, чтобы опущение этой клаузулы не имело специального значения… – выражал Стомоняков преобладавшее в европейских политических кругах мнение, – Это означает, что Польша будет соблюдать нейтралитет не только в случае германского вторжения в Австрию, но также и при германской агрессии против Литвы и вообще на Восток. Разногласия, которые могли бы при этом возникнуть, между Польшей и Германией, Польша обязана была бы на основе этого договора урегулировать путем переговоров с Германией» [1479].