Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

В регионе развивается процесс «переоценки всех ценностей и проверки того, что прежде всегда считалось непреложным», резюмировал член Коллегии НКИД Б.С. Стомоняков в ноябре 1933 г., особо отмечая «неприятную» тенденцию «роста влияния Германии вследствие поворота к ней Крестьянского союза в Латвии и аграриев в Эстонии, заинтересованных жизненно в германском рынке» [1420]. Месяц спустя в письме полпреду в Риге он повторял: «Поскольку во внешней политике прибалтийских государств, несомненно, происходят новые процессы, сдвиги и поиски новых путей, – мы все должны внимательным образом собирать информацию, чтобы не быть застигнутыми врасплох какими-нибудь неожиданностями. В настоящее время ни в чем нельзя быть уверенным и теперь, больше чем когда бы то ни было, предубежденность в отношении тех или иных политических концепций может только повредить правильной оценке ситуации и принятию правильных решений» [1421]. Действительно, к середине января 1934 г. стало очевидным, что возобновился приостановившийся в последние недели 1933 г. процесс нормализации отношений между Варшавой и Берлином (оценивавшийся в Москве, как «польско-германское сближение» или, по меньшей мере, как «зигзаг польской политики» [1422]), тогда как перспектива польско-советской декларации о Прибалтике, с 3 января обсуждавшаяся европейской печатью, с каждым днем становилась все более иллюзорной. В середине декабря 1933 г. Политбюро приняло решение о вступлении в переговоры с Францией с целью заключения соглашения «о взаимной защите», участниками которого должны были стать и все четыре государства восточной Балтии [1423]. В январе 1934 г. эти переговоры по существу не начались, и никто не мог предсказать, когда и чем они завершатся.

С другой стороны, тревога традиционных национальных элит из-за усиления радикальных (в том числе, прогерманских группировок) и новых угроз безопасному существованию малых стран открывала перед СССР дополнительные возможности. Во всех прибалтийских столицах с опасением отнеслись к советскому и польскому демаршу относительно декларации двух держав в пользу независимости стран региона, подозревая, что дело может закончиться установлением советско-польского протектората [1424]. Вместе с усиливающейся уклончивостью Польши, эти сомнения и страхи подталкивали СССР к самостоятельному выступлению в роли не только сторонника, но и защитника сохранения статус-кво в восточной Балтии. Уже в конце декабря 1933 г. в докладе ЦИК СССР нарком М.М. Литвинов, вслед за привычным утверждением, что Финляндия, Эстония, Латвия и Литва «все больше проникаются убеждением в нашем абсолютном миролюбии, доброжелательности к ним и заинтересованности в сохранении ими полной экономической и политической независимости», с небывалой заботливостью заверил балтийских соседей: «Но мы не только заинтересованы, но и озабочены этим. Мы следим не только за явлениями, представляющими для этих стран внешнюю опасность, но и за развитием внутренних политических процессов, которые могут способствовать потере или ослаблению независимости» [1425]. Заявка на новую роль Москвы в регионе некоторыми политическими кругами Таллина и Риги была воспринята как намек на возможность использования неопределенности внутриполитической ситуации в прибалтийских странах. По сообщению полпредства в Таллине, генерал Й. Лайдонер (один из претендентов на президентский пост), выступая в узком кругу, заявил, что «за словами т. Литвинова о внутреннем положении в Эстонии… кроется опасность оккупации Эстонии со стороны СССР в случае усиления движения ветеранов [вапсов. – Авт. ] Поэтому генерал Лайдонер дал указание руководителям ветеранов иметь это ввиду и “не шуметь”» [1426]. В конце января 1934 г. министр иностранных дел Эстонии Ю. Сельямаа прямо заявил полпреду, что Москва должна быть заинтересована, чтобы К. Пятс стал президентом, попросив при этом ускорить передачу из советских архивов фотокопий документов о роли Пятса в национальном революционном движении в Эстонии [1427]. Остается не вполне понятным, насколько искренней была громко заявлявшаяся тревога советских руководителей относительно активизации правых и пронацистских сил в регионе [1428]. Во всяком случае, идя по этому пути, Москва получала шанс обрести новых друзей и укрепить свое влияние в восточной Балтии [1429].

Осуществление системы мер по активизации советской политики в Прибалтике, разработка которой велась под руководством Б.С. Стомонякова с осени 1933 г., превращалось в масштабную и неотложную задачу. Уже в начале октября Стомоняков готовил к постановке в ближайшее время перед Коллегией НКИД и в «правительстве» вопрос «о нашей экономической политике в Прибалтике в период второй пятилетки» (необходимость этого объяснялась усилением активности Англии и Германии) [1430]. В октябре-декабре в 1 Западном отделе НКИД активно обсуждалась программа развития культурных контактов с прибалтийскими странами. Одновременно изучались возможности укрепления политических связей с прибалтийскими государствами (в частности, осенью 1933 г. прорабатывался вопрос о приглашении в Москву начальника обороны края Балиса Гедрайтиса и других деятелей Литвы) [1431]. Судя по всему, к концу декабря 1933 г. Б.С. Стомоняков располагал полностью разработанной программой; 7 января 1934 г. он сообщал, что внесенные им предложения приняты Коллегией НКИД и передаются на обсуждение «сессии» [1432]. Вероятно, они вносились в Политбюро в расчете, на рассмотрение их на заседании 10 января. Однако «инстанция» перенесла очередное заседание на 20 января [1433]и приняла предложения НКИД опросом. Возможно, причиной этого явилась занятость руководителей ЦК и организационная суета перед началом открывавшегося 26 января «съезда победителей».