Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Латвийская делегация попыталась добиться встречи одного из своих членов – Эрнеста Озолиньша (директор Банка Латвии) – с И.В. Сталиным (Озолиньш, якобы, до революции прожил два месяца вместе с будущим генсеком ЦК ВКП(б) в одной комнате в ссылке в Нарыме и даже вместе с ним занимался организацией побега), а также с А.И. Рыковым и А.П. Смирновым (с ними он также познакомился в ссылке) [1164]. На переданную через Стомонякова просьбу Сталин не отреагировал.

Проводя намеченную линию, Стомоняков оказывал давление на Петревица как заявлениями, что без политических уступок речи о заключении договора быть не может, так и ссылками на крайне неблагоприятное отношение советского правительства к развитию торговли с Латвией. Он сообщил, что имел беседы «с т. Караханом и пятью другими членами Совнаркома» (имелись в виду Дволайцкий, Райвид и Розенблюм), которые, якобы, высказались за обычный договор без установления количественных и качественных норм товарооборота. Двое из них, якобы, с большим трудом соглашались на заседании правительства поддержать советские заказы в Латвии на 3 млн. руб., двое – 4 млн. руб., и только один высказался за 5 млн. (а еще один был вообще против). Они, впрочем, благожелательно отнеслись к закупке в Латвии продукции сельского хозяйства, понимая, что необходимо обратить внимание и на интересы собственно латышского населения, а не только национальных меньшинств, в руках которых находится латвийская промышленность [1165].

Как зафиксированные в решении Политбюро цифры, так и данные, которыми оперировал Стомоняков, прикрывали стремление советской стороны избежать по возможности каких-либо четко зафиксированных обязательств в области экономических связей с Латвией. Это хорошо прослеживается в том обстоятельстве, что, как было хорошо известно обеим делегациям, реальные масштабы транзита через латвийскую территорию неизбежно должны были значительно превысить указывавшиеся пределы. Больший интерес представляют другие намерения советской стороны, выявившиеся уже в ходе осенних переговоров. Латвии предлагалось: закупать в СССР 80 % латвийского импорта пшеницы и ржи, 10 000 тонн сахара, предоставить СССР контингенты: по керосину – 85 %, бензину и мазуту, соли, электрическим лампам – 75 %, сельскохозяйственным машинам – 50 %, цементу – 30 000 бочек, антрациту – 20 000 тонн и т. д. Кроме того, особое внимание уделялось предоставлению СССР преференциальных пошлин [1166]. Поскольку одним из наиболее трудных пунктов переговоров обещал стать вопрос о размерах советского транзита через Латвию, НКИД и НКВТ загодя заручились выводами Центрального управления по международным делам и Группы грузовых сообщений наркомата путей сообщения. Исходя из запрашиваемых латвийским правительством 200 тыс. тонн транзита в год из СССР и 100 тыс. тонн в СССР, они считали, что при самом выгодном варианте это обойдется примерно в 760 тыс. американских долларов по действующему тарифу (664 тыс. по еще не введенному в действие тарифу). При транзите через Таллин затраты составили бы всего 375 тыс. долларов, а через Ганге или Або – соответственно 416 тыс. и 441 тыс. [1167]. Эти данные неоднократно затем использовались советской делегацией на переговорах для оказания давления.

Московские переговоры с самого начала оказались в тупике – советская сторона попросту ничего не сообщала об их «материальной базе». Поэтому латвийская делегация попыталась добиться пролонгации торгового договора 1927 г. вплоть до заключения нового соглашения. Советская сторона с этим не согласилась, и партнеры намекнули на возможность «окончательной переориентации» Латвии «на юг». Однако ни это, ни «фондирование по части максимальных пошлин» (по выражению полпреда Свидерского) не произвели на советскую сторону серьезного впечатления. А. Петревиц соглашался не настаивать на советских заказах латышской промышленности («ибо она национально не латышская», пояснял Свидерский) при условии ежегодных сельскохозяйственных закупок на 25 млн. лат (около 10 млн. руб.) [1168].

Через четыре дня после начала переговоров А.И. Свидерский на основе бесед с латвийскими политическими деятелями выдвигал предположение, что достижение соглашения потребует двух этапов переговоров. Правда, обоснование этого предположения (латыши считают, что из-за неуступчивости Стомонякова и Лоренца в Москве переговоры следует продолжить в Риге, где Свидерский доведет их до конца) было сочтено галиматьей [1169]. Тем не менее, в ноябре МИД Латвии сообщил о возможном отзыве делегации, поскольку каких-либо подвижек в обсуждении собственно экономических вопросов не происходило, но советская делегация выдвигала одно за другим политические требования. Латвийское правительство под давлением Москвы приняло ряд мер против эмигрантских организаций. Эти меры, как писал сам Стомоняков, по оценке ОГПУ вызвали панику в рядах белогвардейцев, организации которых были полностью разгромлены [1170]. Однако Стомоняков продолжал настаивать на еще более решительных действиях латвийского правительства, несмотря на то, что правительство Скуенека могло пасть из-за вызванного в политических кругах Латвии недовольства действиями в отношении русских эмигрантов. Более выгодного момента для достижения политических целей в Латвии не было и, вероятно, не будет, объяснял член Коллегии Сталину, поскольку Латвия находится в отчаянной экономической ситуации, а меры против русских эмигрантов нынешнему правительству националистов проводить легче. Стомоняков обратился в Политбюро с просьбой предоставить имеющийся в распоряжении ОГПУ материал о белогвардейских организациях Скуенеку, а чтобы заставить того пойти на еще более решительные меры, рекомендовал предложить заключение торгового договора без обязательных заказов и транзита, а в случае отказа Скуенека от выполнения дополнительных политических требований пойти на перерыв в переговорах. Стомоняков просил Политбюро срочно рассмотреть свое предложение на заседании 16 октября [1171]. Возможность отъезда делегации не вызывала в Москве опасений, так как считалось, что время работает против латышей. Материалы ОГПУ были немедленно переданы латвийским властям (в Москве настолько спешили, что, несмотря на допущенное при перепечатке множество неточностей и ошибок, советовали полпреду не терять времени на их исправление и сразу же передать документы). Скуенек, однако, не рискнул продолжать мероприятия против русских эмигрантов (вопрос приобрел к тому времени международный характер – польский и французский посланники в Риге потребовали прекращения этих мер).