Хаген Шульце: Краткая история Германии

Впервые в своей истории германское национальное государство оказалось необратимо связано с Западом. Именно переворот в ГДР показал всему миру, что люди в Восточной Германии хотят принадлежать не только к экономической системе, но и к политической культуре Запада. Это ново. До сих пор для политической культуры Германии было характерно то, что страна, находившаяся по обе стороны пограничной полосы, проходившей по Майну и Эльбе, принадлежала как к латинскому Западу с его Возрождением и Просвещением, так и к более молодому германо-славянскому Востоку. Политические достижения Нового времени: суверенитет народа, парламентаризм, права человека — принадлежали Западу. Запад же в образе Наполеона появился в Германии как враг, и это имело самые тяжелые последствия. Германия формировала свою национальную идентичность в борьбе против «корсиканского чудовища», против Франции, а значит, и Запада. Такое развитие событий привело к тому, что во всех кризисах, которые переживала Германия и в ходе которых национальное сознание оказывалось устойчивым, оживлялась массовая неприязнь к Западу. Это возымело в высшей степени роковые политические последствия в виде отклонения западной политической культуры с ее институтами и нормами.

Лишь история успешной интеграции Германии в западные союзы после Второй мировой войны, связанная с «экономическим чудом», позволила, собственно, Германии стать частью Запада. Об этом свидетельствует не одна только существенная стабильность демократических институтов, но и та очевидность, с которой немцы усвоили североатлантическую культуру вплоть до ее самых тривиальных аспектов. В наши дни в Германии те, кто враждебно противостоит таким институтам, как культура западной парламентской демократии, и предается мечтам об особых политических, культурных и экономических путях, представляют собой меньшинство, бесперспективное с политической точки зрения.

Все это говорит в пользу предположения о том, что мы находимся в ситуации, совершенно новой для немецкой истории, в ситуации, которая не только позволяет вновь размышлять о нации и ее значении в немецкой и европейской истории и в будущем, но и требует осмысления. Сейчас становится более понятно, что современное национальное государство, возникавшее с конца XVIII столетия как результат американской и французской революций, с позиции послевоенной Федеративной Республики, как правило, оценивалось ошибочно. Это и неудивительно после того катастрофического провала, который потерпел эксперимент с созданием первого германского национального государства со времен Бисмарка до разгрома Гитлера. В остальном же самоуважение Федеративной Республики, заключавшееся в том, чтобы национальное государство оставить в архиве и по пути в Европу несколько опережать других европейцев, напоминает, пожалуй, историю о лисе и винограде.

Теперь у нас снова есть государство немецкой нации, даже если для его внутренней консолидации и потребуется еще много времени и терпения. Но именно сейчас очевидно, насколько необходимо это государство. Только при условии национальной солидарности можно будет в обозримый период выровнять тяжелые внутренние перекосы, имеющиеся в Германии. И разве взгляд на западных и восточных соседей не доказывает, что с начала XIX в. национальное государство, и только оно, смогло быть стабильной оболочкой для прочных демократических институтов? Отпевание национального государства оказалось делом преждевременным. До тех пор пока на европейском уровне отсутствуют соответствующие демократические легитимированные институты, национальному государству нет отчетливой альтернативы, да и после создания европейской государственности целый ряд государственных задач по-прежнему должны будут решаться на национальном уровне. Западные национальные государства изменились на протяжении последних 150 лет, они утратили часть суверенитета и автономии в той же мере, в какой утратили исключительность претензий на лояльность к своим гражданам. Национальное государство стало менее важным, но отнюдь не излишним.

Тот факт, что второе основание государства немцев происходит под более счастливым знаком, чем первое, вселяет уверенность в том, что Германия на сей раз в рамках своих европейских связей займет подобающее положение как часть Запада. Это не означает, что нас не ожидают экономические и политические кризисы, в ходе которых могут возникнуть глубокие противоречия и конфликты. Многие признаки, однако, указывают на то, что эти конфликты будут менее мучительными и не столь напряженными, как прежние. Антидемократические силы могут теперь рассчитывать на гораздо меньшую поддержку, чем раньше. Там, где исчезли самые важные причины политико-культурной болезни европейского центра на протяжении последних 150 лет или где они стали менее важными, появляется перспектива не только длительной стабильности демократических институтов, но и более спокойного рассмотрения общественных дел германского национального государства — такого же государства на Западе, как и другие. На «германский вопрос», так долго беспокоивший как немцев, так и всех остальных европейцев, получен ответ. Теперь мы знаем, что такое Германия, чем она может и должна быть.